Как неполной бутылкой минеральной воды довелось крестить бойцов, отправлявшихся в бой, или совершить крещение среди топкой грязи возле окопов, как порой в тяжелейшей ситуации военному человеку нужно, чтобы его успокоили и поцеловали в лоб, о чем ведутся разговоры под обстрелами, а также о многом другом, с чем пришлось столкнуться во время командировок в места ведения боевых действий, рассказал Владимиру Легойде в программе «Парсуна» протоиерей Михаил Васильев, настоятель храма великомученицы Варвары при штабе РВСН.
«Крести нас срочно,
нам опять идти в бой»
Я сейчас значительно терпимее, чем раньше. С годами все более рельефно понимаешь: дистанция между тем, что написано на заборе, и тем, что за ним дрова лежат, в жизни очень большая. Церковные традиции, каноны – все это мне сейчас представляется однозначно не константой, а изменяемой со временем целесообразностью, которая актуализируется по силе нашей веры, по силе дерзновения.
Во вторую чеченскую кампанию мне доводилось порой причащать мальчишек-солдат на блокпостах не натощак, и я не видел и не вижу в этом греха, потому что после того, как я уезжал, там еще несколько месяцев, а может, и год, не видели священника.
Или я крестил на взводном опорном пункте одной неполной бутылкой минеральной воды пять или шесть человек, и делал это за пятнадцать минут, потому что «вертушка» приземлялась там ненадолго и опять улетала. Шли маневренные боевые действия, реально летали железки, и было непонятно, кто останется жив.
Чаще всего люди просто приходили и говорили: «Крести нас срочно, нам опять идти в бой». …Многие военные знают, что в крещении омываются все грехи, и на войне активно пользуются возможностью креститься – никому не хочется умирать во грехе. Кто-то рассчитывает так: «Бог весть, что впереди, но не помешает». А некоторые по наивности думают, что крещение – это некий оберег.
Об этом я с ними говорю, и очень много. А на какие темы на войне еще говорить? Женщины и, вот, посмертная участь души – уж точно не о политике и не об изменениях в составе футбольной сборной. Там это точно никого не интересует.
«К нам никто не доезжает»
Был случай, когда молодой боец, выполняя приказ, все сделал правильно, но боеприпас был, судя по всему, с заводским браком – погиб сержант, который находился в 200-300 метрах от позиции; он сменился с наряда и просто на койке спал. Он так и не проснулся.
Когда меня позвали поговорить с тем парнишкой, я ему сказал только одно: «У тебя совершенно точно много своих грехов. Этот грех – не твой, не бери на себя лишнего. Война не кончилась, и Бог ведает, что будет дальше». Слово священника для него было авторитетно. Помню, это был небольшого роста морпех из Каспийской бригады. Он просто поверил мне.
Боец еще был некрещеным, я его крестил на следующий день. Там была такая жуткая грязь, что мы даже не могли найти место для крещения и просто постелили поверх нее ОЗК (общевойсковой защитный комплект – прим.). Мы в эту грязь просто проваливались: ты стоишь, и ОЗК туда погружается. Это, наверное, было самое грязное крещение в моей жизни…
Там вдоль окопов или между палатками пройти было почти невозможно; периодически кто-то застревал в грязи, тогда приходили люди и вытаскивали… Помню, один раз, когда мы пробирались по этой ужасной грязи, по нам несколько раз выстрелили чеченцы-снайперы, издалека и не прицельно – пули пролетели высоко. Никто не захотел ложиться на землю. Настолько было грязно, что все сказали: «Не, скорее всего они не попадут, но в грязь…»
Психологически было очень тяжело. Депрессивная осень 2001-го, кажется, года. Жуткая грязь, очень много потерь – не только боевых, но и небоевых. Туда к ним очень сложно было добраться. И они на меня, священника, смотрели значительно более серьезно, чем на волшебника Изумрудного города. Было невиданным туда добраться, только колонны Центра подвоза на МТ-ЛБ (эта аббревиатура расшифровывается как «многоцелевой транспортёр-тягач лёгкий бронированный» – прим.) раз в месяц что-то привезут. Они так и говорили мне: «К нам никто не доезжает». То есть сам факт, что священник с ними, воспринимался бойцами как чудо.
От ненависти до исповеди
В армейской среде мы все разные. Очень много мусульман и ребят, которые абсолютно далеки от религии. И это даже не назвать агностицизмом – скорее, пофигизмом. И при том эти ребята… Как-то раз один парень так искренне мне исповедался, а всего за несколько минут до этого вовсю крыл меня матом.
У него родителей не было, но имелась старшая сестра, и она этого парня водила в храм все детство. Потом от какой-то болезни сестра внезапно умерла. И он сильно обиделся на Бога. А когда я пришел, все претензии, которые парень мог высказать по этому поводу, он вложил в те матерные слова, которыми меня крыл. Я его просто обнял – не знаю, почему это сделал, может, потому что он небольшого росточка был и так уж матерился заковыристо… Говорю: «Успокойся». И я его поцеловал в лобик, хотя он очень грязный был. И парень просто растаял. У него такая дикая ненависть была, что я понял: его надо целовать.
И он раскаялся. Это не было настоящей исповедью, у меня даже епитрахили не имелось там – я был в камуфляже. Рукой накрыл, прочитал молитву, поцеловал. Я видел, как вначале у него были просто психологические конвульсии, а потом отпустило его как-то. Честно сказать, даже не знаю, как это все произошло. И парень потом говорит (дословно не помню): «Как хорошо, что пришли».
Исповедь под огнем
Исповедь на войне отличается от исповеди в мирное время. Зачастую это бывает очень долго – скажем, одна исповедь может занимать несколько часов вечером.
Помню, был такой случай… Нас накрыло реактивной системой залпового огня, и я исповедовался парню-буряту, а он что-то говорил мне. А еще один боец там был – старообрядец. Земля вокруг буквально ходила ходуном, к нам летели палки, комья земли, а мы друг ко другу прижались втроем. И я первый начал (а они подхватили потом) исповедовать свои грехи, потому что мы решили: все, это смерть.
РСЗО – это как «Катюша», только больше и страшнее. Ты не понимаешь, когда наступит смерть, но видишь, что она совсем близко. И это даже не холод, а жар, по моим ощущениям. Мы втроем прям обнялись, прощались с жизнью и исповедовались. Было очень страшно.
Исповедоваться в такой момент очень легко – главное, чтобы было кому. Вот этот парень из Бурятии был. Некрещеный, но в тот момент он и старообрядец были единственными людьми, вот мы втроем друг другу исповедовались. Было очень страшно.
Исповедь как шаг вперед
И вне боевых действий исповеди военных и исповеди мирян отличаются – у военных исповедь более структурирована. Все четко и конкретно. Мне кажется, что «круглое носить, а квадратное катать» имеет под собой структурную подготовку в военных вузах. То есть человека учат мыслить конкретно, структурно.
Это помогает и в Церкви. У меня и замечательные офицеры – алтарники в храме, и множество прихожан. Никогда исповедь не бывает без значимого осмысления, то есть шага вперед. Каждую их исповедь я вижу, как они прибавляют. Они знают, в какую сторону двигаться ко спасению, и исповедь они воспринимают как весло.
