В самой что ни на есть саратовской глубинке, в Аркадакском районе, стоит село Малиновка. Все его жители лично и непосредственно знакомы с митрополитом Саранским и Мордовским Варсонофием, управляющим делами Московской Патриархии. Он здесь родился и вырос; здесь до сих пор живут и его родственники, и другие старожилы, хорошо помнящие старшего из шестерых детей бедной и при этом открыто верующей православной семьи. Мама и отчим его на лето нанимались пасти овец, и мальчик всегда был с ними. «Господь дал мне сначала овец бессловесных, а потом уже − словесное стадо, − рассказывает владыка. − Меня, простого пастушка, Господь уже тогда готовил к пастырскому служению. А если Сам Господь человека ведет, то человеку не свернуть уже с этой дороги». Как начинался его путь жизни и церковного служения?
− Отца моего убило молнией, когда мне было два года. Это был 1957 год, в Малиновке только-только провели электричество и, видимо, не было еще заземления. Мама осталась со мной и с моим младшим братом, которому было четыре месяца. В семье отца маму не очень любили, свекровь стала говорить нашему деду, чтоб нас из семьи убрали. Некуда было идти, и в конце концов мама забрала нас и ушла к тетке моего отца; ее звали Мария Васильевна, она была парализована, ходить не могла. У них дома не было, они с дедом Захаром жили в пчельнике − подвале, где пчел держат. И мы с ними два года жили в этом подвале.
Потом мама, которой было всего 22 года, вышла замуж, и отчим построил избу-пятистенку. В 60-м году у нас был уже дом. Во втором браке мама родила еще четверых. Конечно, мы жили трудно. Денег не было, это была постоянная наша проблема. Мы выращивали картошку и ездили в Балашов ее продавать. Продадим два мешка − идем покупать себе что-то к школе. Мама изо всех сил старалась, чтоб мы не отличались от остальных учеников. Я был самый старший, поэтому я всех учил. И во священство пошел первым, за мной остальные братья пошли − четыре священнослужителя: три протоиерея, один иподиакон. А сестра вышла замуж за священника. Вот сколько нас вышло из одной семьи…
Первые уроки любви к Богу и Церкви
− Нас воспитывали удивительные люди. Мария Васильевна, о которой я уже говорил, была глубоко верующим человеком; постоянно читала Священное Писание, хорошо знала службу, к ней очень много людей приходило с вопросами, с просьбами помолиться. Из Аркадака к ней приезжали, и из Балашова, и из Борисоглебска… Тогда по дорогам много ходило людей, прошедших через тюрьмы, лагеря. Они все были печниками − ходили по селам и клали печи. Днем работали, а вечером приходили к нам домой, читали Писание, пели духовные стихи.
Мария много лет лежала, прикованная к постели, ни руки, ни ноги у нее не шевелились, и мы возили ее в Балашов на тележке − представьте себе, за 40 километров! И вот однажды в церкви Мария Васильевна услышала, как одна женщина плачет. Она попросила подозвать эту женщину к ней: «Скажи, отчего ты так плачешь? Посмотри на меня − я ни рукой, ни ногой не могу шевельнуть, но слез нет у меня. Расскажи, мне просто любопытно, отчего человек может так плакать».
Женщина, которую звали Дарья Гавриловна, рассказала, что у нее было 14 детей, 13 она похоронила − умирали в раннем детстве, до войны это было. Один сын, Николай, выжил, вернулся с войны, обзавелся семьей, двое детей у него. А Дарья Гавриловна − очень набожная женщина, она все время молилась, и это не понравилось невестке. Та говорила, что ей плохо, когда свекровь молится, стала угрожать, что зарубит Дарью Гавриловну топором. Сын сказал: «Мама, раз такое дело, я с нею разведусь». А Дарья Гавриловна не согласилась: «Как ты разведешься − у тебя двое детей! Нет уж, ты оставайся, а я из дома уйду». И она ушла, а идти ей было некуда.
Мария Васильевна позвала ее жить к нам. Отец отдал им с Марией половину дома, а в другой половине жили мы. Дарья Гавриловна была удивительный человек, очень добрый, никогда не позволяла себе никого осудить. Бывало, соберутся женщины на завалинке посидеть, косточки всем перемыть − и Дарья Гавриловна с ними сидит, но молчит. Руки спрятаны под фартук, а в руках четки. «Дарья Гавриловна, что ты все время молчишь?» — «А что мне говорить? Спросите, если что интересно, я отвечу». Отчим, бывало, придет домой пьяным, мама сразу его ругать − а что его ругать, он ведь не понимает ничего, когда пьяный, − а Дарья Гавриловна ему подушку под голову: «Алексей Иваныч, ложись, отдыхай». Всех смиряла ее кротость, ее мудрость, просветленность − никогда и ничем она не раздражалась, ни на кого не гневалась. Вот на каком примере, на каком опыте мы воспитывались.
А в школе у Вас были проблемы в связи с тем, что Вы из верующей семьи?
− Были, конечно, еще какие. Учителя проверяли, нет ли крестов на нас. А мы умудрялись крестики прятать: булавочкой к майке с изнанки, они и не найдут. Домой к нам приходили, проверяли — что мы едим, не заморили ли нас постами… Но я учился хорошо, ко мне было трудно придраться.
Другой дороги нет
Владыка рассказывает, как попытался было свернуть с предназначенной ему Богом дороги: хотел устроиться учеником на завод в Сызрани. Тогда как раз начиналось производство легендарных «Жигулей», и работа в Сызрани, где для них делали «всю пластмассу», сулила перспективы — заманчивые, наверное, для деревенского парнишки, выросшего в нищете. Мама, Антонина Леонтьевна, отпустила сына попытать счастья. Но в Сызрани Анатолия сразу отправили в комитет комсомола, там попросили показать комсомольский билет, а услышав, что билета у претендента нет и быть не может, поскольку он верующий, изумились до крайности: «Верующий! В наше-то время! Космонавты в космос летают! Да зачем ты нам здесь такой нужен!».
− И тут я понял, что никакой другой дороги мне нет — только в Церковь. Вернулся в Малиновку, до армии работал почтальоном…
Служить довелось в Германии, в танковых войсках. Получив долгожданный отпуск, Анатолий поспешил − не домой, нет, а в Сердобск, к замечательному батюшке отцу Модесту, о котором был уже наслышан. Поступить в семинарию было трудно, их было три на всю страну, конкурс огромный, а рекомендация архимандрита Модеста (Кожевникова) имела большой вес.
Только духовная радость
− Отец Модест − это удивительный человек! Он пользовался огромным авторитетом и был человеком очень широкой души. Нас, ребят, по пять-шесть человек всегда возле него было, он готовил нас в семинарию. И очень оптимистичный человек, у меня оптимизм − от него. Он всегда полагался на Бога, он знал: что Бог решил, то и будет, и никогда не отчаивался. Печали он не признавал: это никакая не норма, это нехристианское вообще понятие. Только духовная радость. Он всегда был веселый, жизнерадостный. Никогда не унывал, всегда был в курсе всех событий, и мы все очень благодарны ему. Следуя его примеру, я стал монахом. Когда я поступил в семинарию, уже не колебался – буду монахом.
А удавалось ли Вам в перипетиях дальнейшей жизни следовать завету отца Модеста: никакой печали, только духовная радость?
− Я всегда верю: если ко мне от Бога пришла мысль какое-то доброе дело сделать, оно сделается. Даже если совсем не получается, в конечном итоге получится. Другое дело, что по натуре я человек очень быстрый, шустрый, все время спешу, мне хочется сделать больше. Я очень много набираю обязанностей себе, сам замучаюсь и других замучаю, иногда просто загоняю своей торопливостью людей. Спешить − это не всегда хорошо, иногда нужна какая-то степенность, постепенность. Я спешу, и это моя проблема. Но я все время оптимист, знаю, что трудности преодолимы, потому что все не у нас на самом деле, не у людей − у Бога. Все средства, все ресурсы, возможности − у Него. Нужно только просить хорошо. Я это уже по опыту знаю: если со Христом, с Богом в сердце, все получится.
