С брегов Невы и Темзы уже не очень молодой выпускник духовной академии и ученик митрополита Сурожского Антония попал на берега амстердамских каналов. И вот уже четверть века протоиерей Сергий Овсянников служит в Николаевском приходе Амстердама. Сегодня он – настоятель единственного в столице Голландии храма Московского Патриархата.
Наука и религия
Физик, ставший священником… А ведь именно физика как наука часто использовалась в советские времена в качестве инструмента борьбы с религией.
– Именно физика и помогла мне прийти к вере. Дело в том, что эта наука занимается мирозданием так или иначе, а в мироздании есть необыкновенная красота. И вот физика помогает эту красоту увидеть, но она не говорит при этом, откуда берется такая красота, – потому что просто не знает этого. Но она учит удивляться. Она говорит: «Посмотрите, как это все просто и красиво!» Если, скажем, вы наблюдали созвездия… Это же потрясающе! Хотя вроде бы и не понятно, для кого это создано…
Ну, а то, что физику использовали против религии, было связано с тем временем, с той эпохой, когда атеизм пытались сделать идеологией. Хрущевская эпоха, когда Гагарин в космос полетел, «бога не видел», а значит – Бога нет. Вот такая очень примитивная, на самом деле, логика. А ведь физика как раз помогает такой примитивный подход преодолеть. Потому что небо не ограничено тем небом, которое мы видим. Но это мы теперь знаем, а тогда только один верующий мальчик сказал: «Ну, значит, Гагарин невысоко летал!»
В этом году исполнилось 30 лет, как Вы были рукоположены во диакона, отмечалась также четверть века Вашего служения в священническом сане…
– Да, меня рукополагал в диаконы приснопамятный Патриарх Алексий II. Он тогда был митрополитом Ленинградским и Новгородским, служил во всех храмах города. Он был действительно таким молитвенником: любил служить, любил молиться и делал не напоказ, а… внутренне. Так что у меня к нему очень большое уважение, любовь и благодарность за то, что именно он меня тогда рукоположил.
Что изменилось за десятилетия служения в Вашем миросозерцании, изменилась ли как-то Ваша вера?
– Изменилось и то, и другое. Дело в том, что в определенный момент жизнь проходит очень бурно, и это понятно. Но в какой-то момент понимаешь, что этого бурления может быть и поменьше. Зато прикосновения к красоте, к творению Божию, ценность того, что дал нашей судьбе Господь, – а Он каждому дал и талант, и ответственность за других людей – вот этого становится все больше и больше. Я бы сказал, что мое миросозерцание больше выкристаллизовалось, стало более чистым. И через этот кристаллик очень хорошо смотреть на людей, на вещи и на веру. Это уже не такое бурное замутненное зеркало, в котором есть все, что угодно, включая половецкие пляски.
Но вот путь к этому был долгий. Я и не предполагал, что стану священником. Но произошла встреча с митрополитом Антонием Сурожским, после которой поменялось все. Вот только тогда и начался ПУТЬ. В последние годы я начинаю все больше понимать и ощущать это. Знаете, христианство – это ведь не просто наши усилия что-то там с собой сделать, стать каким-то там хорошими и высокоморальными. Это какое-то измерение того, что надо успеть проделать, это тот путь, который надо пройти за отпущенные тебе Богом годы. Вот этим я и занимаюсь.
Заветы «Лондонского владыки»
Вы хорошо знали владыку Антония, столетие которого широко отмечалось в позапрошлом году, много с ним общались… О чем вспоминаете прежде всего?
– Владыка Антоний мне очень много дал. Наше знакомство началось еще в России, когда он приезжал, проводил беседы. Тогда ему было трудно пойти к кому-то домой на квартиру и остаться там один на один с людьми, ибо Церковь преследовали, а он был еще и из Лондона.
Тогда же я прочитал сборник его проповедей и взглянул на веру другими глазами, не глазами диалога с атеистическим обществом, когда надо просто отстаивать свою позицию. Я словно услышал: «Спор здесь ни о чем, потому что в первую очередь ты должен понять сам себя. Вера внутри тебя – плохая или хорошая. И вот с ней надо работать». И вот это действительно было и остается в общем-то смыслом христианской жизни для меня.
Потом владыка Антоний готовил меня к священству, долго готовил. Рукоположение в 90-м году не произошло так, что мы встретились и решили – пора, мол… Нет, был год, даже больше года встреч, общения… Мы общались два-три раза в месяц, Владыка проводил со мной беседы, рассказывал о Таинствах: об исповеди, о причастии… После чего я уже решился на священство, понимая, что это очень сложно, что какое-то недостоинство мое все равно всегда останется, но, тем не менее, надо идти дальше. Тем не менее, надо служить Богу и людям.
Почему людям так важно было именно лично поговорить с владыкой Антонием? Они не могли найти ответ в его книгах, или им важно было получить ответ именно от самого владыки?
– Ответ в книгах никогда не находится. В книгах находится лишь более правильная постановка вопроса. А ответ – он в глазах верующего человека. Пока ты не увидел глаза другого верующего человека – как они горят, как много дала ему или ей личная встреча с Богом – вера остается больше книжной. А должна быть личной. Только так. И владыка всегда говорил, что «вера – это личная встреча с Богом». Она всегда происходит. Непременно. Но вот, правда, мы можем ее не заметить, и тогда это будет уже несколько иное, печальное развитие событий.
Как бы то ни было, вера – это всегда личная встреча с Богом. И вот у владыки Антония был этот ответ, в его глазах. Я много был рядом с ним. Вначале диаконом в Лондоне, когда я учился в лондонском колледже примерно полтора-два года. Так что в Лондоне было и остается для меня что-то очень важное. А Амстердам… это тоже явление замечательное. Ведь мой приход также основан владыкой Антонием. Сорок лет тому назад.
Владыка был тогда экзархом Западной Европы – приезжал, служил на разных приходах, поскольку номинально они подчинялись ему как экзарху, проводил беседы, встречался с людьми. И в один прекрасный момент он дал благословение на создание Никольского прихода. Это было так уже давно – в 1974 году. Его настоятелем тогда стал отец Алексий Фоогд.
Тоже русский?..
– Нет, голландец. Когда-то митрополит Антоний рукоположил в диаконы голландца-слависта Алевейна, который был крещен в Православие с именем Алексий в честь Алексия человека Божия. Он был в университете очень талантливым студентом, а русские песни пел так, что в общем было не отличить, поет это русский или голландец, – акцента не было вовсе. Да и говорил он тоже практически без акцента. Потом уже стал отец Алексий священником и всю свою жизнь занимался переводами церковнославянских богослужебных текстов на нидерландский язык.
Таким образом появилась возможность молиться на нидерландском языке, что очень важно, так как службы идут на двух языках, и хор запросто переключается с одного языка на другой. Но, конечно, это надо почувствовать, понять, убедиться, насколько это здорово. А женился отец Алексий на русской из Одессы – Татьяне Филипповне, которая во время войны попала в Голландию. Как он любил русскую литературу (переводил и Достоевского, кстати), русскую философию, на ниве любви к которой – на ниве особенного интереса к Бердяеву, например – мы с ним и подружились… А дочь отца Алексия и матушки Татьяны Алена стала моей женой. И регентом нашего хора.
Не так страшен Амстердам…
когда в нем есть русская церковь
Вы почти сорок лет прожили в Санкт-Петербурге… не одиноко было после этого оказаться в Амстердаме?
– Они похожи – воды много. Может быть, поэтому я здесь и ужился.
А как быть с репутацией столицы Голландии как чуть ли не европейской «столицы порока»?
– Ну да, есть такое мнение, но на самом деле это не так. Знаете, это даже своего рода реклама. Реклама, потому что голландцы умеют торговать, умеют представлять свой товар. В данном смысле «распущенность» Амстердама есть некий товар, который удобно продать туристам. Да, здесь и вправду можно покурить какую-то гадость, но не в том дело. Потому что, во-первых, это в очень ограниченных местах, а в целом Амстердам ведет совершенно другую жизнь. Просто он пользуется тем, что у него такая дурная слава, что привлекает всегда много туристов. А это прибыль. Так что, в общем-то, это меркантильный интерес, я бы сказал. В повседневной жизни мы практически не видим ничего особенно дурного.
Впрочем, знамя толерантности в Голландии поднимается, конечно, весьма высоко, в то время как далеко не всегда понятно, что за этим стоит. Одно время я отвечал на вопросы на сайте «Женщины Европы». Это был местный русскоязычный сайт. Несколько лет подряд я вел там страничку, отвечал на вопросы, и один из вопросов был такого плана: «Как Вы можете жить в Амстердаме, если это такое злачное место, всем известно, что там только разврат и кошмар?» И я ответил, что кошмары были бы, если бы не было русской церкви, если бы не было нашего прихода. Вот тогда был бы кошмар, потому что когда человеку некуда пойти, когда человек не знает, как найти путь к Богу – вот это действительно печально. И это может обернуться катастрофой. А когда человек знает, что есть приход, то это меняет дело. Ведь я просто не могу даже передать, из каких низов – это не то слово… из каких кошмаров люди подчас к нам приходят. И у нас они находят жизнь.
Боль объединяет…
А много ли вообще наших соотечественников в Голландии? Уникальный феномен русской эмиграции все еще существует? Или остались лишь те, кто приехал просто заработать, а собственно диаспоры больше нет?
– Диаспора есть, имеется и культурный элемент, есть и русская школа, которой уже 22 года. Я до сих пор остаюсь ее директором, хотя теперь, скорее, номинально. У меня уже просто сил не хватает заниматься и приходом, и школой. Мы начинали с десятка детей, а сейчас их в этой школе примерно сто пятьдесят. Таких школ, я боюсь точно сказать, но больше пятнадцати. Пятнадцать-двадцать школ по различным городам — это, безусловно, уже диаспора. Диаспора с русской культурой и с трудностями в том смысле, что русскому менталитету все же очень сложно привыкнуть к менталитету европейскому. Но боль объединяет всех…
Что Вы имеете в виду?
– Мы поминали, как и в других храмах, и погибших в случае с разбившимся российским самолетом в Египте, и тех, кто пострадал от террористического акта в Париже, молимся за их родных и близких. Потому что это боль всей Европы и, наверное, всего мира.
Свобода – во Христе
Невзирая на Вашу занятость, кажется, Вы задумали еще и книгу написать?
– Пока я могу лишь сказать, что одно московское издательство предложило мне подумать над книжкой. Может быть, она и выйдет, и вот тогда мы вернемся к этому разговору.
О чем будет книга – это секрет?
– О свободе, без которой не может быть творчества. О свободе, которая очень христианская вещь. И, наконец, без свободы во Христе не совершается и полнота христианства. Но это, действительно, совсем отдельная тема.
Беседовал Сергей ЛИТВИН
