Три года назад настоятелю Всехсвятского храма Усть-Илимска на электронную почту пришло письмо: «Привет! Меня зовут Джон, я из Сиэтла. Еду в командировку в Усть-Илимск, могу ли я петь в вашем хоре (пою в православном храме Сиэтла) и в какое время совершается богослужение?» Настоятель подумал, что это очередной спам или какая-нибудь уловка мошенника, но на всякий случай скупо ответил: «Вечером в пять, утром в девять». Через неделю он появился в храме во время исповеди…
Джон родился 15 мая 1966 года в городке Рочестер штата Нью-Йорк. Его бабушка и дедушка по отцу – униаты, переехавшие в Америку из Российской империи. Предки мамы – католики из Ирландии. Семья часто переезжала из штата в штат в поисках лучшей работы и лучшего заработка. При этом Джон всегда учился в католических школах. В Университете Нью-Мексико защитил диссертацию по ядерной физике, занимался исследованием нарушения симметрии при распаде дельта-частицы в «TRIUMF» («Триуниверситетском мезонном заводе») в Канаде. Является доктором наук.
Летом этого года Джон был рукоположен митрополитом Иркутским и Ангарским Максимилианом в сан диакона и назначен на служение во Всехсвятском соборе Усть-Илимска.
По просьбе журналистов отец Иоанн рассказал об обстоятельствах своего переезда из США в Россию:
Жизнь человека всегда трудна и полна маленькими подвигами. Но для обыкновенного человека поменять страну проживания является особым испытанием. Силы и терпение в этих обстоятельствах мы черпали в опыте, приобретенном на долгом жизненном пути. Живя в Америке, я не чувствовал себя частью американского мира и с раннего детства думал о переселении в Советский Союз. Моя славянская фамилия и данное родителями второе имя «Хризостом» – Златоуст, вызывали непонимание и отчуждение у сверстников. Только по имени «Джон» чувствовал себя частичкой запада. Вряд ли вы можете представить, сколько дразнилок приходится терпеть, когда живешь среди сплошных семей «Джонз» и «Шольц». А впервые услышанное слово «Украина» всегда резало их слух.
Нас учили, что все советские люди злые. Но их фамилии подобны моей, думал я, так, может, и я злой, и заслуживаю все эти дразнилки? Я осеняю себя крестным знамением не так, как другие, может быть, и правда, что-то со мной неправильно, неужели я злой, а Америка – не мое место? Что я мог с этим поделать – оставалось смиряться и терпеть.
У нас дома было несколько русских книг, по которым учился мой отец. Он не хотел учить нас, детей, ни русскому, ни украинскому языку, так как нам предстояло жить в англоговорящей среде. Сам он английский язык учил по кроссвордам, которые разбирал по утрам. Думаю, он долго переживал внутри себя клеймо «дурак», прилепившееся к нему в первом классе из-за того, что он не говорил по-английски.
Я стал изучать язык из русских книг, хотя это совсем нелегко. И хотя вскоре знал уже много слов (в основном о пище, такая попалась книга), этого было слишком мало, чтобы решиться на переезд в Россию.
Я любил и изучал физику, решил избрать эту науку своей профессией, считая, что физик будет привлекательным любому государству… В том числе в 1991 году, когда мне исполнилось 27 лет, изучал физику в Новосибирске по стажерской программе. Тогда и получил степень кандидата в доктора наук. Но после распада Советского Союза американцы потеряли интерес к совместному проекту «Сверхпроводящего суперколлайдера». Мои мечты остаться работать в Новосибирске разбились. Попробовал получить грант по госпрограмме, способствовавшей молодым ученым заниматься интересными исследованиями вне США. Тема гранта была связана с изучением с-кварков, а в Новосибирске был самый соответствующий таким опытам коллайдер. Из семи оценок мое прошение на грант получило пять «пятерок» и две «двойки». Смотревший оценки советник откровенно отметил, что просто не хотят отправлять деньги в Россию. Пришлось смириться.
Продолжая изучать русский язык, нашел работу в США среди советских иммигрантов. Меня пригласили, чтобы связать работу между иммигрантами и американскими сотрудниками в другом институте. Но я не политик, мне не хотелось находиться среди всяких споров. Мне хотелось заниматься физикой, путешествовать по миру, ездить в Россию. Американская группа, следуя стереотипам времен холодной войны, ненавидела работать с русскими, хотя Советский Союз к тому времени уже девять лет как распался. Трудно уговаривать человека не ненавидеть, стало очевидно, что проект провальный. Американцы сделали вывод, что я русский. Я ушел. Пришлось смиряться.
Вскоре я встретил свою жену, забыл о физике, забыл о России, мы создали семью. Работал инженером-программистом. Четыре года мы безуспешно ждали ребенка, Ребекка болела и терпела сильные боли. Однажды услышал, что к нам в город привезли чудотворную икону Божией Матери из Ситки, и решил пойти туда помолиться. В тот момент, когда я поклонился, дома у Ребекки прекратилась сильная боль. Через месяц мы получили радостную новость о будущем ребенке. Милость Божия!
Я родился в семье униата. Поэтому мы с Ребеккой ходили в униатскую церковь. Нас там не очень привечали, Ребекке было запрещено петь в хоре, детей в приходе совсем не было – только очень пожилые; все указывало на умирающую церковь. А нам хотелось найти правильную веру для нашего вымоленного ребенка, я помнил, как мне было трудно жить в детстве с родителями разной веры – папой униатом и мамой католичкой. Нам не хотелось, чтобы ребенок рос в умирающей церкви.
Недалеко от нас находился собор во имя апостолов Петра и Павла, принадлежавший Православной Церкви в Америке. Ради своей семьи и ребенка мы приняли Православие. Мне было жалко, что службы проходят не на русском, а на английском языке, но я не знал, что такой шаг – первый на пути в Россию. К тому же было радостно видеть свою жену, сознательно участвующую в богослужении.
Внутри США люди часто переезжают, чтобы улучшить условия жизни. Мы с семьей переехали в Сиэтл, где я начал работать инженером-технологом. Жена занималась домашним обучением ребенка. Однажды меня отправили в шестимесячную командировку в Сакраменто, а жена с дочерью остались в Сиэтле. В Сакраменто я стал ходить в храм Вознесения Христова Русской Православной Церкви Заграницей (РПЦЗ). По возвращении жена решила, что мы теперь будем ходить в РПЦЗ, так как она увидела во мне какие-то положительные перемены. Не знаю, что она увидела.
В Сиэтле мы подыскивали удобное жилье. Отец Алексей из Николаевского кафедрального собора Сиэтла благословил меня петь в хоре и рекомендовал поселиться где-нибудь рядом с храмом. Мы нашли многоквартирный дом, владелец которого после капитального ремонта сдавал квартиры в аренду. Я подумал, что в хоре, среди множества русских эмигрантов, может быть, встречу кого-то, с чьей помощью найду работу в России и перееду. Начал петь, слышать русский язык, понимать его, говорить на нем. Часто говорили, что мой «русский» режет ухо, что ломаю язык, что говорю коряво. Вспомнил отца и почувствовал себя дураком.
Регент был очарователен, но очень суров. Он пугал нас, кричал, часто повторял немецкое слово «Фальшь!».
Без формального музыкального образования я пел среди наилучших иммигрантов из Москвы, Санкт-Петербурга, Киева. Пели прекрасно оперными голосами. Каждое богослужение было для меня, как маленький подвиг: много критики, много нового, многое нужно было поправить. Дома усердно играл на фортепиано партию сопрано, при этом пел басовую партию, чтобы понимать аккорды. Читал книги о церковном пении, но все равно оставалось изучать еще очень многое. Так прошло семь лет, и я думал, что сделал правильный выбор, хоть и не нашел путь в Россию. Приходилось смиряться.
К сожалению, Ребекка стала снова постепенно заболевать. Однажды ночью я увидел, как она стонет при каждом шаге, идя в туалет, поэтому срочно отвез ее к ревматологу. Врач сомневался, что у нее автоиммунная болезнь, но ознакомившись с рентгенограммой, диагностировал болезнь Бехтерева. Началась терапия: прописали ряд биофармацевтических лекарств. Вот первое лекарство работает, а через девять месяцев больше не помогает. Потом второе лекарство, потом добавили метотрексат. Стоимость этих лекарств просто зашкаливала – хорошо, что у нас была страховка. Когда я был в очередной командировке, у Ребекки от метотрексата произошел анафилактический шок. Конечно, мы прекратили принимать эти дорогие лекарства.
Дочь Алёна подверглась странным душевным испытаниям. Из 40 квартир в нашем доме она была единственный ребенок. Во всех других квартирах жили одинокие мужчины, практически все –гомосексуалисты. В Америке такое встречается часто. Мы отправили Алёну в общественную школу, но духовная атмосфера в школе нас не устраивала, к тому же в окрестностях, по данным полиции, под надзором проживали более 40 педофилов. Слава Богу, что в итоге Алёна стала ходить в русскую приходскую школу.
Тем временем я перешел инженером-технологом в другую компанию, которая через год стала продавать оборудование в Россию. Первые предложения на торгах поручили написать мне и сказали, что я буду открывать Россию для их компании. Но, в конце концов, в Россию отправили молодого, модного, стильного инженера. А потом других таких же. Они смеялись над Россией, над языком, над культурой, над едой, шутили практически обо всем. Я сидел на своем месте, слышал их речь, и мое сердце просто закипало. Так прошло еще четыре года. Приходилось смиряться.
Наконец компания продала большой проект в усть-илимский филиал. Инженеры отправились, проектировали, но после года работы проект пошел насмарку – стороны не понимали друг друга. Решили отправить туда русскоговорящего инженера. Нет, не буду говорить, что я сразу все исправил, я не политик. Но, по крайней мере, проект через семь месяцев был завершен. Жена, приезжавшая с дочерью ко мне в Усть-Илимск, неожиданно почувствовала себя здесь намного лучше. Она стала ходить самостоятельно и подумала: зачем возвращаться в США, если лекарства все равно не работают, а здесь она почувствовала облегчение? Я действительно был шокирован, увидев жену, ходящую по городу, ведь в США она передвигалась в инвалидной коляске. Наконец она твердо сказала, что не вернется в США. Но вернуться потом пришлось, чтобы забрать свои вещи.
Под конец проекта я решил получить российское образование в области инжиниринга. Нашел лишь одну программу: по машиностроению в специальности сварного оборудования и техники. Не совсем то, что хотел, но это лучше, чем ничего. Начал со смирением. Весь следующий год работал в США и занимался продажей нашего дома. Это было непросто – у нас скопилось бесчисленное множество вещей. Все свободное время уходило на предпродажный ремонт жилья, сортировку имущества, изучение машиностроения. Спал мало. Семья оставалась без меня в России, а меня компания отправляла в командировки по всему миру. В отпуск я поехал в Тюмень, чтобы пройти практику по сварке. Навестил в Усть-Илимске семью всего два раза. Приходилось смиряться.
В Тюмени ходил в храм. На исповеди батюшка, услышав мой акцент, спросил мою историю жизни. Выслушав, отметил, что, видимо, долго мои предки молились за меня. Я удивился: милость Божия!
Жена как-то нашла информацию об иммиграции для американцев. Ведь такую информацию трудно найти: много пишут для тех, кто хочет переехать в США, но почти не пишут для тех, кто хочет из США уехать. Оказалось, что для начала надо купить в России жилплощадь. Мне не хотелось, чтобы она покупала квартиру без меня, я не знал о будущем маленького города Усть-Илимска. Но все-таки разрешил ей купить квартиру, и ей удалось получить разрешение на временное проживание: милость Божия!
Потом наступила эпидемия коронавируса. Я был в Китае в командировке. Возвращаясь из Пекина в США, сидел рядом с китайским ученым. Он очень громко изучал предстоявшую ему презентацию, поэтому сам не спал и мне не давал. Мы пролетали над Петропавловском-Камчатским, и, задумавшись, я пришел к ясному пониманию: если сейчас не переселюсь в Россию, то не увижу свою семью очень долго. Прямо в самолете по интернету купил билет из США в Россию. Это была решимость!
В компании меня обвиняли, что все это спланировал заранее. Но как можно планировать то, чем Бог Сам управляет? А кто запланировал коронавирус? Мы можем быть только открытыми Его подсказкам. В Америке собрал вещи, съездил в Денвер продать свою машину сестре, попрощался и улетел. Окончательно приехал в Россию 21 февраля 2020 года, едва успев до закрытия границ.
Начался процесс получения разрешения на временное проживание (РВП). Прошел медицинскую комиссию, пошел в МВД подать заявление. Но принять отказались, так как не все документы были правильно оформлены. Переделал, но очень важный документ из США, справка об отсутствии судимости, оказалась просроченной – не приняли.
Мне надо было летать в Москву, в Международную организацию по миграции (МОМ), чтобы получить новый комплект отпечатков пальцев для ФБР, так как именно ФБР пишет справки об отсутствии судимости. Многие международные службы экспресс-доставки уже закрылись из-за эпидемии, поэтому надо было отправлять «Почтой России». Вернулся из Москвы, и вскоре закрыли все линии авиасообщения по России. Справку о несудимости, у которой срок всего три месяца, ждал более двух месяцев. Летать в Москву недешево. Но, слава Богу, я успел, и документы приняли. Оставалось ждать.
Нельзя работать в России, пока не получишь РВП. Погрузился в учебу, выполнял семейные обязанности. Мы постепенно тратили запас денег, привезенных из США. Но в Америке всё было бы гораздо хуже, потому что 80% инженеров нашей компании уволили без содержания из-за экономического кризиса, который возник при коронавирусе.
Наконец получил разрешение на временное проживание. Постоянную работу пока не нашел. Оформил индивидуальное предпринимательство и зарабатывал в иностранных компаниях временными услугами в России. Это было не плохо, так как российское свидетельство о бакалавриате еще не было получено. Через положенное по закону время подал заявление для получения вида на жительство. Странно, но все получилось удачно и вовремя, так как российские законы об иммиграции изменились в этом же году. Но заявление было подано до этого числа. Милость Божия!
В конце концов, получил степень бакалавра с отличием от Тольяттинского государственного университета, стал настоящим инженером. Отправляю свое резюме работодателям, но ответов пока нет. Приходится смиряться. Сейчас занимаюсь с моей дочерью, призером в олимпиадах по английскому языку, по физике и по химии. Самая большая радость для меня – петь в церковном хоре. Без этой радости я не смог бы вытерпеть всех испытаний. Как здорово, что матушка Любовь в усть-илимском храме – совсем другой регент: она не кричит и очень терпелива.
В Сиэтле все пели по нотам, а здесь тоже поют с нот, но многое на слух, и гласы с сиэтлскими не совпадают. Поэтому я сначала подпевал тихо. Попросили петь погромче, поэтому начал смелее. Наконец кто-то объяснил мне, что тут поется Московский распев, а не Киевский. Узнал, что существуют около двадцати разных распевов, но в интернете чаще публикуют Киевский. Да, услышал поговорку «сколько приходов, столько и обиходов». Смирение, терпение.
Началась спецоперация. Большая часть мира против России. Воистину мне хочется тут остаться, ибо верю тому, что мы все находимся в Русской Архе, находящейся в великой войне. Но задаю себе вопрос: чем же мне здесь заниматься? Сестра звонит, говорит, что американский трудовой рынок горит. Но я в России с семьей. Жена ходит пешком, иногда может отстоять всю литургию. Дочь не подвергается душевному угнетению, как было на Западе, цветет в усть-илимском лицее. К чему Бог ведет меня? Сколько смирения мне еще надо?
Цитируется по публикации
журнала «Врата»
(Братская епархия)
Фотографии из семейного архива семьи Сташко
