В старой сельской церкви – одни только стены, но нет чувства заброшенности, потому что повсюду радугой играет свет. Он на остатках росписей, на выщербленных кирпичных стенах, на фигурах молящихся, на облачении священника. Свет восполняет недостающее, и голубое небо ярко и празднично просвечивает через пролом купола, а значит, надежда есть: церковная жизнь продолжается, снова совершается литургия… Эта картина, написанная на переломе ХХ века, так и называется – «Возрождение». Интерьер Богородице-Рождественского храма в селе Обидимо под Тулой лучше всего передает настроение живописи Ивана Путятина и Эммы Шурлаповой. Небо в проломе купола – это и про них самих, в памяти которых нашлось место и войне, и послевоенным временам, и 90-м годам, когда искусство стало «свободным», но перестало быть востребованным в своей стране. Но синева-то проглядывает! В лепке светотени, в объеме и экспрессии мазка, в насыщенном колорите много всего – и мастерства, и размышлений. А еще – синий просвет христианской радости. С художниками побеседовала весной прошлого года Валентина Киденко из издательского отдела Тульской епархии.
Святого отстояли
В их просторной мастерской в центре Тулы больше трехсот работ разных лет, и это лишь малая часть того, что написано. Для тех, кто близко знает членов Тульского отделения Союза художников России Эмму Васильевну Шурлапову и Ивана Михайловича Путятина, не секрет, что источник их радости, вдохновения, плодотворного творчества – семейный союз. Больше пятидесяти лет вместе. Они наглядно иллюстрируют евангельское «уже не двое, но одна плоть», хотя их родство и схожесть не отменяют споров о живописи.
– С десяток картин мы написали вместе. Прямо скажу, тяжело – не всегда наши вкусы сходятся. А вот мысли по поводу искусства, любовь к Серову, Саврасову и Коровину, взгляды на исторические события во многом совпадают. Вот, например, наша общая работа «Поле Куликово», – рассказывает Иван Михайлович. – В 1980 году отмечалось 600-летие Куликовской битвы, работал выставочный комитет Союза художников России, и нам тоже пришлось мобилизоваться – мы же туляки! Но работа не шла: все, что ни придумывалось, казалось банальным, и решение мы искали долго. Потом Эмма сделала маленький эскизик, и нам обоим понравилось; начали его развивать, увеличили, написали. Картина хорошо была встречена, позже мы участвовали с ней в крупных выставках. Однажды на ее фоне давал интервью Зюганов и, помнится, сказал: «Реализм победил!» Этот момент показали по одному из центральных каналов.
Действительно, жанровое полотно «На Поле Куликовом» – захватывающий панорамный вид сверху, словно бы снятый на камеру «беспилотника»; в те годы такой техники и в помине не было, все это воображение живописцев.
Говоря о замысле, Эмма Васильевна добавляет: «Композиция, по сути, простая: темные и светлые силы встали друг напротив друга и замерли, и их извечная борьба вот-вот продолжится. У летописца описана эта ситуация, и так хорошо описана, что я сразу увидела все, что надо изобразить, как будто с высоты птичьего полета – и пластическое решение, и цветовое. Это не просто фантазия, на полотне есть документальные подробности – помимо летописи, мы досконально изучили схему сражения, узнали, какие полки и где именно находились. Смотрите – вот засадный полк в дубраве, а вот здесь княжеское знамя. А вот Челубей с Пересветом скачут навстречу друг другу. Ландшафт приближен к реальному. Помню, тогда музея еще не было, и мы специально поехали те места посмотреть, добирались целый день, столько сил потратили, но не зря! Думали долго – написали гораздо быстрее. Выставочный комитет отозвался о картине тепло, но без проблем не обошлось: нам предлагали убрать с верхней части полотна бесплотную фигуру Георгия Победоносца, сотканную из облаков – в 80-е церковное мышление не приветствовалось. Грозились на выставку не взять. Но мы проявили характер и святого Георгия как символ победы светлых сил отстояли! Кстати, выставка тогда называлась – «Россия». Потом картина побывала еще на многих выставках, в том числе к тысячелетию Крещения Руси.
Шоковая терапия
Одна из тем творчества художников – церковная жизнь. Это и пейзажи с видами храмов, и жанровые работы. Одна из картин – «Вид скита Оптиной пустыни» – куплена жертвователем специально для Анастасова монастыря. Есть работы И. Путятина и Э. Шурлаповой и в других обителях, в Московской Патриархии.
Картина «Небесное воинство» была написана ими не так давно под впечатлением событий на Донбассе. Апокалиптический сюжет вертикального полотна тревожен: низкий горизонт залит огнем, города рушатся и горят, тьма наступает. Но очертания земли размыты, условны, на втором плане, а авторы акцентируют то, что ближе к зрителю, – небо.
Там крепко стоит ангельское воинство, разливается его свет. Его источают объемные и подвижные, как в иконописи, пробела (мазки белой краской, высветляющие форму из темноты земного мира – прим.), и кажется, от ангельских крыльев вибрирует воздух. Идея очевидна: сила на стороне истины, а небесное воинство – победоносное!
Словно антагонист этому сюжету – небольшая горизонтальная работа «Стая». Фантастические птицы слились в черную многоликую массу и словно взбаламутили пространство, придав хаотичное движение воздуху, так что у зрителя – страх, шок, мороз по коже.
«Темные силы всегда в стае приходят – «имя им легион», а когда их много, пакостят людям. Полезно ужаснуться такой стае, обратиться к покаянию, иначе ее не разогнать», – говорит Эмма Васильевна. Вера для нее – не просто одна из тем творчества; она приобретена опытом, а жизненный опыт немалый – в ноябре 2017-го исполнилось 80 лет со дня ее рождения. Родом она из семьи известных священников Троицких, но пока росла, в семье ничего об этом не рассказывали – боялись. Но о старом священническом роде всегда напоминала бабушкина девичья фамилия Троицкая.
Из купели… выросла
В крещении Эмма Васильевна – Мария: «Крестили меня не в младенчестве – мне тогда уже было четыре года, и случилось это в войну. Шел 1943 год, самый тревожный, наверное, поэтому мама и решилась на этот шаг. И свое крещение я помню – помню, священник на руки взял. Всехсвятская церковь была одной из немногих действующих, крестной стала соседка. Над купелью подняли – нет, большая девочка выросла, не умещается, тогда поставили и стоя облили водой. Потом почти не помню храм. Мы-то пионеры-комсомольцы, а вот мама в церковь ходила постоянно, правда, меня мало брала с собой, берегла от неприятностей».
Но вера всегда была, помогала многое пережить, вспоминает художница:
– Когда я стала работать, мы сына крестили – а крестные-то были какие! Она – член партии, председатель правления местного Союза художников, а крестный – парторг! Помню, поехали в церковь в Ясную Поляну, чтобы начальству лишний раз на глаза не попадаться.
Дядя у меня был настоящий интеллигент и удивительно симпатичный человек, а тетя – очень верующая, в церкви так и жила. Тогда еще в городе существовал ее любимый Троицкий храм. У тетушки дома хранился документ о назначении кого-то из духовенства в нашей семье – мы его потом в музей семинарии передали. А семейную историю я немного узнала, когда тетя умерла – по бумагам, фотографиям. Вот, сохранились фото папиных родных, моих бабушек, начала ХХ века. Близкие родственники эмигрировали в Канаду, ничего о них не знаем. Папа рассказывал, что наши общие предки жили в Плавске, были состоятельными людьми и имели единственный в уезде кабриолет. Им принадлежала фирма «Дизель» – занимались двигателями. Достоверно известно, что они дружили со строителем местного храма Гагариным. Больше ничего о них не знаю».
Образ «несвятого святого»
К 200-летию со дня рождения Алексея Хомякова интеллигенция Тулы ожидала большого события – канонизации этого просветителя и славянофила. Много лет собирались подписи, а в начале 2000 годов отец Илий (Ноздрин) из Оптиной Пустыни благословил на написание эскиза к образу Алексея Хомякова тульских мастеров И. Путятина и Э. Шурлапову. Первый вариант иконы был наиболее «условный» и подходящий для иконы, второй оказался несколько «портретным» – в стиле реалистической русской живописи. Первая проба кисти понравилась в монастыре. На приеме у Тульского архипастыря митрополита Алексия ему показали один из вариантов образа. Позже был создан тропарь, кондак, житие «несвятого святого» – рецензии на них написали митрофорный протоиерей Валентин Асмус, настоятель храма Покрова Богородицы в Красном селе, доцент МДА, патролог, византолог и литературовед, а также Владимир Воропаев – профессор МГУ, член Союза писателей России. На юбилей Алексея Хомякова в Тулу приезжали его родственники из-за рубежа, ежегодно проходили Хомяковские чтения.
Но волна общественного интереса пошла на спад, местное почитание так и не установилось, и до комиссии по канонизации дело не дошло. Иван Путятин делится: «Много лет мы воодушевлялись этой темой, шли долгие доработки. Сейчас внутренне мы готовы к написанию иконы – эскизы и подготовленная для образа доска ждут своего часа. И мы решили ждать».
Город, которого нет
Много работ художников посвящено Туле и ее окрестностям. Ценны они не только с художественной точки зрения – работы многое скажут историкам и краеведам, поскольку на них запечатлены старые островки города, которого – в прежнем его облике – давно уже нет. Эмма Шурлапова рассказывает: «В детстве моя мама жила около рынка. Рынок был ярким и притягательным местом, где происходили встречи, где не только покупали, но и обменивались новостями. У нас с Иваном есть работа «Колхозный рынок» – тогда улица Каминского называлась Колхозной. А я родилась на улице Карла Маркса в Пролетарском районе, до недавнего времени наш старый дом еще стоял. Помню кое-что из довоенной жизни – как мы в Кремлевском сквере гуляли с отцом, он предлагал мне купить что-то сладкое, а я отказывалась. Всю войну жалела, что не съела эти пирожные. Мне тогда очень нравился квартал от Кремля до Советской – он был хорош по архитектуре; жаль, что ничего не уцелело. А какие были подъезды, арочные проемы, входы в домики…»
Началась война. Эмма понемножку рисовала, но от мамы ни на шаг, а оставить ее было не с кем. Мама работала на оружейном заводе, шла эвакуация ТОЗа, а куда ехать с маленьким ребенком? Пришлось слукавить – подсунуть начальнику заявление на увольнение в пачке с другими бумагами, и он, не глядя, подписал. Так и остались в городе.
«Как же изменилась Тула после войны! И дело не только в улицах и зданиях. В то время в город хлынули беженцы из южных районов, народ из деревень. У деревенских культура своя, у горожан – своя. Абсолютно разные культуры перемешались, получилась пестрая смесь, но прежнего духа уездного городка уже не стало», – говорит художница.
Тревога и мольба
О Великой Отечественной Эмме Васильевне есть что вспомнить:
– В войну мы жили в коммуналке, дом был плотно набит людьми, в каждом чуланчике кто-то селился. Когда близко две бомбы упали, было очень страшно. У нас с Иваном даже картинка есть об этом времени – «Тревога». Я маленькая была, но очень остро переживала, как нас обстреливали, как «выла» воздушная тревога, и все выходили с котомочками, не спали, в тревожном ожидании стояли в коридоре, а прожекторы чертили по небу всю ночь. Мне казалось, что очень долго бомбят, но это все не кончалось и не кончалось. Поначалу детей в доме было трое, мы выходили в сад поиграть, а под окнами осколки валялись, сплошь горячие. Тогда был октябрь-ноябрь, холодно уже, но они не успевали остыть – через варежки жгли. «Тревога» рождалась долго – больше года мы переделывали композицию, собирали материал, в отдельный альбом отрисовывали наброски. Мы с Иваном смотрели старые фильмы, военные хроники, с экранов срисовывали детали одежды, сумки, костюмы и позы детей. Зарисовывали и старые тульские дома, кованые лестницы, пролеты, площадки, окна.
Первый вариант картины хранится теперь в Тульском художественном музее. На горизонтальном полотне запечатлен тот самый старый дом, в котором Эмма Васильевна в детстве пережила страшные часы и ночи. «Картину мы дописали в 1983 году, было много набросков, эскизов, находок, но кое в чем пришлось уступить. В управлении по культуре сказали: что это у вас, почему бабка крестится – не возьмем работу, и все! Как им объяснить, какого страха люди натерпелись – как тогда было не верить в Бога, не молиться… Пришлось у этой фигуры опустить руку – переписать. Но крестное знамение никуда не исчезло, оно просто запечатлено в последний его момент – пальцы легли на плечо, жест стал завершенным», – рассказывает художница.
В мастерской можно увидеть еще один вариант «Тревоги». Для него выбрали интерьер старого тульского здания металлозаводчика Ливенцева – дом знаменит оградой с колоннами. Вертикальная композиция, высокие оконные проемы, мрачные своды и еле выхваченные светом фигуры людей, уставших от войны, – все это усиливает впечатление глубочайшего душевного страдания. Несколько человек обращены к зрителю спиной, выражения лиц не видно, за них говорят одежда, позы, руки. И сказанное ими о том времени многозначительно настолько, что перед работой хочется задержаться.
Время цензуры… и свободы
На вопрос о трудности советской эпохи – гонениях, репрессиях и цензуре – Эмма Васильевна ответила так:
– Много всего было – и хорошего, и плохого; знаем не понаслышке. Мой однокурсник Саша, намного меня старше, и фронт прошел, и сталинские лагеря. Он рассказывал, как было тяжело. Здоровье он сорвал, но больше его не репрессировали – поступил в художественное училище, потом стал писателем, где-то хранятся его книжки. Столько людей побывало в лагерях, но культуру и дух сохранили. Но вот что интересно: заниматься творчеством без политической подоплеки, писать природу, цветы, сюжеты в те годы было проще, чем сегодня. Такую живопись государство поддерживало. Мы с мужем, будучи в Союзе художников, полстраны объехали – побывали в творческих командировках в Краснодарском крае, на Ладоге, жили в Тверской области на Академической даче. Государство оплачивало проезд и содержание, только материалы для живописи покупали сами. Два месяца прожил, отчитался, работы показал – можно жить и работать еще. А сейчас как мучаются наши молодые художники, какое там творчество – семью чем-то надо кормить!
Помню счастливые 50-е, время Победы – такое было счастье жить! Ценности-то совсем другие – человек был ценен, его таланты, характер, умение держаться с достоинством. А детей тогда всем домом и двором воспитывали, они жили на свободе, гоняли по улицам допоздна, и за них было спокойно. Тогда для всех было очевидно, что нельзя старика обижать, к больному надо проявлять сострадание.
Сын одной женщины из соседнего дома пришел с фронта раненый, контуженный, совсем больной – психика пошатнулась. Мы играем, расшумимся – а он вылетает из-за угла, камнями бросается. Понятно, начали его дразнить, шуметь еще больше. И тогда его старушка-мать поговорила с моей мамой, посетовала на жизнь, мол, сын ночами не спит, все «в атаку ходит». И мама спокойно мне объяснила, что человек воевал, пострадал и теперь шум воспринимает как бой. С тех пор мы с детьми обходили контуженного стороной. Так люди уживались без скандалов, умели понимать друг друга, причем все разные, а типажи встречались потрясающие.
Благодарна родителям, что позволяли дружить со всеми. Кстати, тогда дедушек и бабушек, даже чужих, слушали. Теперь преклонный возраст уважения не вызывает. Мы хотели сделать цикл работ на тему старости, ведь это беда – и общественная, и духовная. Вот для этих двух картин позировала моя тетушка; в старости она ослепла, жизнь ее в последние годы была мрачной – кроме нас, никого у нее не было. Старость теперь пугает, человек становится ненужным, окружающие отворачиваются, стараются не замечать стариков, мир изо всех сил омолаживается. Мы постарались передать эту боль.
Люди царского времени
Училище в Иванове, которое окончила Эмма Васильевна, было художественно-педагогическим. Об учебе она говорит с увлечением:
– Мы застали совершенно особых людей, в том числе и царского времени. Наши педагоги, в большинстве своем воспитанные еще до революции, несли какую-то особую культуру. Были среди них и выпускники 1941 года, и фронтовики.
Педагогику и психологию вел Александр Николаевич Братолюбов, по характеру соответствующий фамилии, его все любили и уважали, потому что и сам он с любовью относился ко всем без исключения. Многие студенты тогда остались сиротами, после войны просто с голоду умирали, едва не падали в обмороки, и Братолюбов отдавал последнюю десятку – вел ребят в столовую. Он радовался каждому нашему успеху, каждой доброй новости. У меня сохранилось его письмо, письмо бывшего директора. Уважительно, внимательно и обстоятельно на нескольких листах они с таким проникновением писали бывшим ученикам обо всем, что происходит в училище. И так действительно было в послевоенные годы – бережное отношение к молодым художникам, забота и участие в их судьбе. Учеба – мое лучшее время, а друзья какие были – просто Господь послал!
Знаем, что мы есть
Эмма Васильевна Шурлапова на самом деле Путятина, но работы подписаны девичьей фамилией – в мире художников это ее псевдоним. О знакомстве с будущим мужем она рассказывала так:
– С Иваном мы познакомились благодаря Союзу художников. Моя подруга, председатель правления местного союза, решила пригласить к нам грамотного молодого живописца и поехала в столицу выбирать. А я ее, шутя, прошу: привези мне, мол, хорошего жениха. Посмеялись, потом приехал Путятин. Посмотрела на него из окна – не понравился: одет абы как, оказалось, только приехал из деревни с этюдов. Долго нас коллеги «сватали», но мы все не шли навстречу друг другу, хотя работали плечом к плечу, часто выполняли один заказ. Я привыкла с мальчишками общаться – в моей группе все были юноши, со всеми дружила. Но с Иваном мы все-таки сблизились – поняли, что стали единомышленниками, что нужны друг другу.
Мы много лет вместе, но никогда друг другу не надоедаем. Иногда молчим целыми днями, но знаем, что мы есть, что мы одно целое. Застоя нет – постоянно идет движение, взаимное влияние. У нас очень близкое мироощущение. Понимаем, что мы с ним неразделимы, а в последнее время даже становимся похожи. Ваня очень хороший пейзажист, у него редкий дар – поймать настроение, но иногда свою работу начинает портить, и тогда я отбираю; на этой почве мы спорим.
Когда совместно работаем, у нас все равно разделение труда. Мне всегда был интересно изображать действие, осмысление какой-то темы, нравится людей рисовать, делать наброски. У него главное – природа. Так что в нас соединились разные качества и умения. Он правой пишет, а я от природы левша, левая рука ведущая.
А вот усилия распределяем по-разному. Помню, в молодости занималась оформительством, плакаты рисовала крупные, дело трудоемкое – спала, сидя на стуле, всего несколько минут. Иван тяготеет к живописи, я в молодости увлекалась графикой. Когда в училище в Иваново проводили конкурсы иллюстрации, всегда участвовала, с третьего курса с газетами сотрудничала, тогда было модно публиковать рисунки. Опыт пригодился. Приехала в Тулу – редактор отдела культуры и искусства газеты «Коммунар» Зоя Дмитриева мне покровительствовала, предлагала подработать.
Забавно вспоминать, как это было: вручную делался макет, шилась тетрадка, размечались размеры, поля. Первое задание выполнила за одну ночь. Художник Ефим Романов был потрясен, когда наутро принесла ему работу – обычно авторы делали это годами. В тот же день рисунки сдали в печать. Так и пошло: то обложки книг, то иллюстрации – «Коммунар», «Молодой коммунар», «Приокское книжное издательство». Очень было интересно сотрудничать – в типографии был коллектив замечательных людей, кроме того, мы общались с авторами, журналистами, писателями. Все, что сохранилось с того времени, передала в музе».
Шедевры оптом
В 90-е годы положение художников было тяжелое: картины по дешевке скупали перекупщики, а потом из Москвы, Подмосковья, Тулы целыми вагонами вывозили в Европу. Там холсты приобретали знатоки, устраивались выставки и аукционы, откуда работы уходили покупателям совсем по другой цене. А в России авторы едва могли прожить на то, что получали от «оптовой» продажи своих картин – так русская культура утратила многое ценное и, пожалуй, бесценное. У Ивана Путятина и Эммы Шурлаповой за рубежом в частных коллекциях около ста работ. Картины русских живописцев охотно покупали во Франции, в Германии, Китае, Корее.
Когда в России был политический и экономический хаос, и искусство ушло на второй план, за границей выпускались аукционные каталоги с великолепной полиграфией, а в них – репродукции художников Московской школы живописи. В наши дни работы Эммы Васильевны и Ивана Михайловича тоже выставляются на аукционах – теперь в Москве, снова их как мастеров русского реализма включают в рекламные полиграфические альбомы. Хорошо, что люди снова спешат в Третьяковку на Серова и Айвазовского, хотя, считают авторы, поворот общественного интереса к реализму по-настоящему еще не начался.
Валентина КИДЕНКО
Фото автора
Публикация издательского отдела Тульской епархии
