Я крестился в 1992 году, сознательно пройдя путь от атеизма через различные метания к православному христианству. И чтобы судить о тогдашней приходской жизни, предлагаю просто представить себе, где и как проходило мое крещение.
Дело было в Москве, в храме Иоанна Богослова, что на Бронной. Находится эта церковь прямо за театром имени Пушкина. После революции храм был закрыт. И там располагались сначала общежития, а потом театральные мастерские. И в момент моего обращения в здании храма Церкви принадлежал только коридорчик рядом с главной дверью, ведущей в храм. Разделен он был на две малюсенькие части. В одну приходили люди поставить свечу, помолиться перед несколькими иконами и купить литературу. В другой располагалась еще одна часть церковной площади, где можно было разместиться во время молебнов и где проходили крестины. Литургию тогда служить было еще невозможно: и храм был освящен и получил антиминс уже позднее. А пока во второй половинке коридорчика натягивалась леска, отгораживалось занавесочкой место, туда ставили таз и приносили детскую купель с каким-то количеством теплой воды… Там, в этом тазике, было крещено много людей, также стоя в этом тазике и я отрицался от сатаны и «сочетавался Христу». Те, кто первыми переступили порог возвращаемого храма крестились еще в более «экзотических» условиях. Например, прямо среди невывезенных станков, как мой папа.
Все силы прихода тогда были направлены на две вещи. Во-первых, на взаимопомощь в деле восстановления церкви, и на попытку миссионерствовать. Сюда заходили очень разные люди с улицы. А, кроме того, с рабочими и работниками театра тоже нужно было обязательно общаться. Кстати, к чести настоятеля, он никогда не требовал немедленного освобождения здания и терпеливо дожидался, пока для театральных мастерских не будет выстроено новое помещение. Из-за этого весь процесс передачи занял больше времени, но был очень мирным и не сопровождался скандалами.
Сейчас очень много говорится о том, что заниматься нужно не строительством церковных стен, а в первую очередь духовным состоянием нынешних прихожан. В те годы вопроса о каком-то разделении церковного просвещения, духовной жизни и строительных работ, выноса мусора и тому подобных вещей просто не существовало. Ремонт стен был неотделим от остальной части духовных поисков и от нашего покаяния. В этом смысле, конечно же, я понимаю тех, кто испытывает ностальгию по тому приходскому братству 1980-90-х, напоминавшему первохристианские катакомбы. Такое ощущение сопровождало и нас. Но мне кажется, что этот дух, если такой образ катакомбной Церкви культивировался дальше, то он обернулся бы к нашему времени каким-то сектанством, либо особенным интеллигентским снобизмом.
Я сказал тут о нашем стремлении миссионерствовать, несмотря на то, что мы старались быть максимально открытыми к приходящим, тем не менее, многие могли себя почувствовать неуютно в таком междусобойчике. И только очень острое в то время желание приобщиться к Церкви помогало людям преодолеть вот это ощущение: что они не пришли в уже сложившуюся группу единомышленников, которой вроде бы как никто и не нужен. Несмотря на ту радость, с которой мы людей пытались встречать.
Сейчас уже другое время. Сейчас жизнь прихода, безусловно, надо выстраивать с учетом того, что (кроме новопришедших) есть много давно воцерковленных людей. Есть и те кто столкнулся со сложными иногда неблагостными сторонами приходской жизни. Нам важно осознавать, какой путь мы прошли. Это касается и миссионерства.
Кстати, тот батюшка, который крестил меня, позднее ответил на мой вопрос о том, где и кем должен быть главный приходской миссионер. Он указал мне на стул в церковной лавке рядом со свечным ящиком. И на мой взгляд, очень справедливо сказал: если на этом месте сидит плохой миссионер, многое из того, что я пытаюсь сделать ради людей, приходящих к Церкви, может быть разрушено. Мне кажется, это очень важное наблюдение опытного духовного лица.
Владимир Гурболиков,
первый заместитель главного редактора журнала «Фома»
и председатель фонда «Фома Центр»
