Геннадий Бокадоров многие годы служил старостой при Казанском кафедральном соборе Волгограда, был режиссером и играл ведущие роли в народных театрах, а не так давно снялся в фильме. Он из поколения тех, чьи детские годы были опалены войной, одно из главных сражений Великой Отечественной – Сталинградская битва – затронуло и его. В интервью Геннадий Васильевич поделился детскими воспоминаниями о той поре, о том, как из армии поступал в кинематографический институт и почему за полученный в конце концов многими трудами, выстраданный диплом поехал благодарить в Лавру преподобного Сергия, как богохульный спектакль стал толчком к осознанной вере, а также о том, как найти то, ради чего стоит жить.
Мальчишка в немецкой пилоточке,
мороженая капуста и открытки про Эрмитаж
С чего начинается Родина? С чего начинается жизнь человеческая?
– Это очень интересно. Я родился в станице Качалинской Волгоградской области. Мое рождение было по Божьему Промыслу. До меня мама родила мальчика, назвали его Анатолием, и он умер. Потом родились девочки-близняшечки – Олимпиада и Александра. И они заболели дизентерией. А в деревне тогда не было ни врача, ни фельдшера. Им уже по годику было, славные девочки, мама рассказывала. И они, в общем-то, от температуры высокой умерли, и всё. И когда мама после забеременела, папе моему говорит: «Если хочешь сохранить ребёнка, а это будет сын, как сказали врачи, придется переехать в город».
Переехали в Сталинград, купили дворик, построили домик. Папа стал работать на «Красном Октябре» механиком в паросиловом цехе, мама – домработницей. Довоенное сталинградское детство я совершенно не помню. Хотя оно было счастливое, судя по фотографиям: костюмчик хороший, сам упитанный. Но потом началась война…
В 1941 году мне исполнилось пять лет. Военные годы – голод, холод, вши, переезды, эвакуация. Это кошмар, который навалился, как огромный ком грязи, съел то детство, которое было ранее. Действительно, война – это грязь. И все, что происходило во время войны, будто покрыто грязью. Сражались за жизнь и мы, дети, которые были в то время маленькими. Как в какое-то страшное болото попали и старались как-то выкарабкаться.
И на фронте была грязь, вот как у Симонова в «Дорогах Смоленщины», когда шли проливные дожди… И когда смотришь кадры – действительно: как это, как это всё смогли наши солдатики, наши отцы…
А годы войны вы помните?
– Ну да. Когда началась война, и уже когда к Сталинграду немцы стали подходить, в конце июля месяца или в начале августа мама отправила меня к дедушке с бабушкой в станицу Качалинскую. Отправила с кем-то и говорит: «Когда прибежишь к дедушке с бабушкой, спросят: «Где мама и папа? «, а ты: «Они там». Они: «А ты как же? » – «А меня с парашютом сбросили»». Так продолжилось моё детство в станице Качалинской. Голодное, холодное.
Там я пошёл в школу. Школа не отапливалась, чернил не было. Бабушка наскребет из печки сажу, эту сажу в воде разведет… А ручек тоже не было. Где-то пёрышко мама достала, на палочку прикрепила ниточками… Это была ручка. Тетрадей не было. Собирали какие-то квитанции, старые газеты – все это было как бы тетради. Учебник один был на всю школу. И я почему это вспоминаю? Я потом плохо учился: всю школу у меня – одни тройки, потому что фундамента не было: мама неграмотная, она не могла мне подсказать ничего. В школу приходили учителя – холод, эти чернила, эти газеты… Но мы учились, как-то все-таки работали.
А еще я вспоминаю: все как бы неверующие были, церкви не было (взорвали во время войны), но я был крещен, у меня были крестные! И ведь они же живы были – мне бы спросить, кто крестный, познакомиться… Где меня крестили, кто меня крестил, я сейчас ничего не помню, к сожалению великому.
Мама одна работала. Приносила нам вооот такой кусочек хлебушка. Дедушка, бабушка старенькие были. У нас корова была – она нас и спасала. Еще коза была. Однажды ночью мы с мамой задержались у тетушки, которая жила рядом. Она попросила меня пойти закрыть ставенки на кухоньке – кухонька у нас была низенькая. Я пошел закрывать, смотрю – собака мимо меня пробежала, здоровая, как овчарка. Откуда взялась? А коза у нас была в каком-то закуточке. Утром просыпаемся, смотрим: все раскурочено, козы нет. Мама поднялась на бугор, а там только рожки да ножки. Оказывается, это мимо меня пробежал волк.
Еще случай был. Станица Качалинская – на берегу Дона. Немцы с той стороны стреляли, наши – с этой стороны. Из пушек, из минометов. И мимо нас все это пролетало. Бабушка пошла в огород, потом заходит и говорит: «Я в огород вышла, а там что-то как лопнет!» А это снаряд взорвался в огороде. И хорошо, что осколки полетели в другую сторону.
Потом мы как-то на улице были, смотрим: истребитель вылетел с той стороны Дона, от немцев. Он поднялся, летел, летел – вдруг пламя от него. Стал снижаться, снижаться и недалеко от станицы упал. И все, конечно, туда побежали – дети, взрослые. Не подумали, что, может, взорвется… А с той стороны стали обстреливать. И вот интересно, Господь хранил нас: снаряды летели, в землю попадали и не взрывались. Никто из нас не пострадал. Летчиков немецких в плен взяли.
Брат двоюродный – он старше меня был – подобрал тогда пилотку немецкого летчика. У меня осталась интересная фотография. Костюмчик у меня тогда маленький был, – мама еще в Сталинграде покупала – и вот на этом на фото я в этом костюмчике и пилотке немецкого летчика.
А к искусству тяга у меня была еще в то время. Голод был, и у нас в коридоре стояла деревянная бочка с капустой. Коридор не отапливался, потому капуста не пропадала. Это всё замерзало, и мы топором откалывали куски капусты и питались. Хлеба не было, ну вообще ничего не было. И ко мне как-то прибежал мальчишка – он побирался. Оказалось потом, что они эвакуированные из Ленинграда, как-то вырвались из блокады. И вот он пришел, а у него пачечка открыточек с видами Эрмитажа, художественных. Он говорит: «Мне бы что-нибудь поесть». Я ему: «Просто так не дам – давай в обмен на открыточки эти отколю тебе кусок капусты». Уже тогда была тяга какая-то к искусству. Мама неграмотная, дедушка тоже, в школе нам ничего такого не показывали. И вот так я впервые прикоснулся к творчеству, к искусству…
Потом эвакуация. Нас увезли куда-то в Камышинский район. Опять холод, голод… А до того, еще в Качалинской, у моей тетушки жили офицеры на квартире. И для них такие пирожки готовили, вот как сейчас у нас на столе. Пахнет, а нам-то не доставалось! Ну, иногда дадут нам пирожочек какой-то… Эх, для нас это счастье такое! И вот когда мы эвакуировались в Камышинский район, идем как-то с братом двоюродным по степи, снегом все занесено, и мечтаем. Я говорю: «Юр, вот бы сейчас кто-нибудь из тех офицеров на самолете пролетел и нам пирожки сбросил!» Такой голод был…
Когда освободили Сталинград, мама решила поехать. Приезжает – все разбомблено, горы трупов повсюду, и русские, и немецкие! Везде таблички «Заминировано». И она по тропочкам шла, чтобы на мину не наступить. Подошла к своему дому, а вместо него – воронка. И вот что интересно: фотографии – всё, что мама нашла на месте нашего дома.
Чудесное сочинение
и столица вместо махорки
И вот началась эпопея сталинградской моей жизни. Учился, конечно, плохо, потому что фундамент не был заложен в начальной школе. Мама ходила к учителям, чтобы они меня как-то переводили из класса в класс. В десятом классе из-за проблем по русскому языку меня оставили на осень. Я думаю: «Как же так? Все будут сейчас сдавать экзамен, а я осенью?» И решил прийти вместе со всеми. Пришел, написал сочинение, сдал. Думаю: «Ну, всё равно меня на осень». И вот когда все получали аттестаты, я тоже пришел: я же тоже учился, хоть и осенью мне сдавать. И в футбол играю во дворе. Прибегают мальчишки из нашего класса: «Генка, иди, тебе аттестат!» – «Какой аттестат? Меня на осень оставили!» – «Да иди – директор назвал твою фамилию!» Я захожу, и мне вручают аттестат. Думаю: «Ничего себе!»
Мама хотела, чтобы я дальше учился. Я поступал в механический техникум на помощника бурового мастера, в какое-то техучилище поступал. Но сразу после школы пошел работать контролером ОТК на завод «Красный Октябрь». Год проработал, и надо было в армию идти.
В армию попал я на Украину, в город Стрый. Мама меня подготовила: как же, армия – это же ответственный момент! Работала она тогда на «скорой помощи» санитаркой. Нарядила меня во все красивое, нагладила… А я тогда слышал, что там всё это выкидывают, и подумал: «Ну зачем, красивые вещи же». У собаки в будке лежала фуфайка старая – я вытащил, надел на себя. Штаны какие-то нашел на чердаке. В общем, «нарядился» – и на призывной пункт. Мама пришла со смены, увидела меня: «Это что такое, я же тебе всё приготовила!» Я ей: «Мама, ну зачем, всё равно выбросят же всё». Она: «Что ты меня позоришь!»
Нас погрузили. И не как сейчас призывников в нормальные вагоны, а в вагоны телячьи, где возили коров. Нары сделали, соломы постелили. Так и ехали. На одной станции к нашему поезду вагон прицепили – вербованных везли, на целину, наверное. Так они были еще больше оборваны! Я иду, а они мне: «Какие у тебя хорошие штаны, давай поменяемся? И фуфайка!» И даже деньги заплатили: они заработали, а купить одежду негде. В общем, я еще хуже стал с виду… И когда мы приехали в Стрый, я ребятам говорю: «Пустите меня в середину, чтобы не видно было, а то подумают, что из тюрьмы привезли».
В армии у меня всё хорошо пошло. Я попал в авиацию, в школу младших авиаспециалистов. Хотел учиться на радиомастера, но меня определили на механика вооружения: пушки, бомбы, снаряды… Год я учился в этой школе. Мама меня приучила: будь ниже травы, тише воды. И я старался быть послушным, хотя у меня образование было, десять классов все-таки закончил, а старшины были в это время – ну, с семиклассным образованием…
И у меня тогда уже мысль появилась: поступить в институт, и не где-нибудь, а в Москве. И я потихонечку стал собирать деньги, чтобы туда поехать. У нас тем, кто не курил, вместо махорки выдавали деньги – 30 рублей. И вот я эти денежки копил, собирал… Стал писать в газеты, в журналы какие-то – гонорары мне стали приходить. И когда мама мне один раз прислала деньги, чтобы я что-нибудь мог купить, – булочки, еще что-нибудь, я ей назад отослал, написал письмо: «Мама, не надо, не присылай деньги, тебе самой нужно». Она уборщицей работала – 30 рублей, какие это деньги?
И вот я потихоньку стал накапливать. Еще много грамот получил на службе, благодарностей, на конференциях меня хвалили… И вот наступает третий год (в авиации тогда служили три года), июль, время сдачи экзаменов в институты. У нас в эскадрилье было много с десятиклассным образованием, и претендентов поступать было много. А я к этому времени собрал свои статьи из газет, журналов, отзывы, благодарности – много всего, и все это послал во ВГИК. Мне пришел вызов: «Вы прошли конкурс, приглашаетесь на сдачу экзаменов в институт». А конкурс огромный – несколько тысяч желающих было, отбирали по этим документам.
И наш командир, капитан Усольцев, собрал всех нас, десятиклассников, и говорит: «Ну, вы, конечно, все достойны, все молодцы, у всех грамоты, но Бокадорову пришло извещение, что его уже приглашают. Вы уж, пожалуйста, уступите, не обижайтесь на него – ему отдаём предпочтение». Я стал собираться. Прямо не верил, что поеду: ну как же, у меня аттестат – тройки одни, как это они меня выбрали? Я не верил до тех пор, пока не сел в поезд и поезд не тронулся. И вот со своими деньжонками, которые собрал за счет гонораров, за счет махорки, которую не брал, – с ними в Москву и прибыл.
Приехал в институт, познакомился с ребятами. Познакомился с одним парнем, он служил в Москве и поступал на операторский факультет. Он был фотографом, в гарнизоне его все знали. Он меня проводил, и мы с ним питались в солдатской столовой.
Стал я сдавать экзамены. Первый – рецензия на фильм «Сельская учительница». Я написал рецензию – критическую статью – и получил пятерку. Потом надо было написать сценарий. А я тогда не соображал, что это кинематография, тут не надо психологии, а у меня стремление было психологическое: вглубь, о человеке, о переживаниях… И получился монолог. А в кино-то должен быть диалог! Ну, тут я и получил…
Не попал я в этот институт, возвратился в Сталинград, пошел опять работать на «Красный Октябрь» контролером.
Спасибо преподобному за диплом
Когда же вы поступили во ВГИК на режиссерский?
– Это уже потом. Я потом в самодеятельности участвовал. Еще в армии запевалой был. Когда вернулся, петь стал в клубе Ленина на «Красном Октябре». Потом перешли в Дом техники. Потом построили Дом культуры имени Ленина. Участвовал в самодеятельности: пел, с агитбригадами ездил… Театральную студию закончил при драмтеатре. И после окончания этой студии меня направили работать в Кумылженский районный Дом культуры главным режиссером народного театра.
Приезжаю в Кумылженскую, смотрю: Дом культуры. А Дом культуры – это бывшая церковь. Ну, я ж не знал тогда, был неверующим, а искусством увлекался – для меня это главное было. Захожу в этот районный Дом культуры в какую-то комнатку – там дедушка сидит, в валенках, в тулупчике… Говорю: «Мне нужен директор районного Дома культуры». – «Я директор». – «Меня направили, кому документы отдать?» – «Это вам к бухгалтеру». – «А где бухгалтер?» – «Я бухгалтер. А вы кто?» – «А я режиссер». – «Ну, давай знакомиться!» Началась творческая деятельность.
И вот оттуда уже я поехал поступать на заочное отделение во ВГИК.
А еще прежде я поступал в МГУ на факультет журналистики. Ездил, сдавал экзамены, жил в общежитии на Ленинских горах… Потом в ГИТИС поехал – на режиссерское отделение… А закончил ВГИК. Я, троечник, поступил в этот институт, закончил – слава Богу! – на «хорошо» и «отлично» по всем предметам.
Тогда я сказал ребятам: «Не буду получать диплом – вы его за меня получите, а я поеду в Троице-Сергиеву Лавру в Загорск и поблагодарю преподобного Сергия Радонежского». Это было примерно в 1972 – 1973 году, видимо, тогда уже душа тянулась…
Я поехал туда, пошел к раке преподобного, поблагодарил…
Указка вдребезги!
А после окончания института?
– Вернулся и пришел работать режиссером народного театра во Дворец культуры имени Ленина. Там я начинал работать, там же и ставил дипломный спектакль – ко мне приходили из драматического театра имени Горького, чтобы принимать диплом. Принимать должны были народные режиссеры, заслуженные артисты – тогда было очень строго.
Поработал я там, и мне захотелось преподавать, передать опыт. Пошел работать в техническое училище № 11, преподавал производственную эстетику. Думал, что армия для меня была закалкой, но вот уж где была закалка, так в этом училище! В такие заведения отправляли ребят, которых в школу не принимали уже: кто на учете в милиции, кто где… Я захожу в класс – их 35 человек, мал мала меньше, будущие столяры-краснодеревщики: кто под столом, кто на столе, кто бегает чуть ли не по потолку… Я к ним как на распятие каждый день шел!
И однажды думаю: «Надо же что-то делать, как же так?» У меня указка была большая деревянная. Захожу в класс и указкой этой по столу как дам – она вдребезги разлетелась! Ученики все оторопели, один говорит: «Тихо! Тс-с-с!!!» В общем, я там еле-еле год выдержал.
Потом я был режиссером в ДК завода имени Петрова – там был молодежный народный театр, сам участвовал в спектаклях. На телевидение выезжали. Тогда была самодеятельность очень активная, и коллективы были на высоте – что театральные, что хоровые, что танцевальные. За рубеж выезжали!
Поиски Истины
Как же вы пришли к Богу?
– В то время я женился. С женой нам было трудно, потому что у нас были разные понятия о жизни, интересы разные. Она инженер, замужем за военным была. А я искусством увлекался – Достоевский, Толстой, Гегель, Аристотель, Фейербах…
Вы это произносите с этаким пренебрежением к себе…
– Я искал истину, искал смысл жизни. Мне хотелось знать, как всё утроено. Что такое бесконечность? Что такое Вселенная? Откуда она взялась? У Достоевского искал – «Преступление и наказание», «Братья Карамазовы», «Бесы»… У Толстого стал искать, у философов – нигде не мог найти ответов на эти мои вопросы. «Духовной жаждою томим, в пустыне мрачной я влачился», да…
А тут еще вот что: я считал, что я такой весь из себя режиссер-режиссер, человек талантливый, покорю весь мир своим творчеством, что мое место – только в Москве, а Сталинград – это так, захолустье какое-то. Поставил «Антимиры» по поэме Вознесенского, а потом посмотрел в Москве в кукольном театре Образцова «Божественную комедию». И решил воплотить это на сцене, с людьми. Там главный персонаж – Создатель. А руководил страной в это время Хрущев Никита Сергеевич. Самодур. И я решил через образ Создателя самодурство это показать. И там у меня ангелы смешные были, наряды, Адам и Ева – всё это на смехе было. И… я так заболел! Я был при смерти. И думаю: «Нет, так дело не пойдет, давай, брат, назад!» И над женой превозносился, будто бы умнее ее. В общем, гордость – самый главный грех.
Стал я над собой работать. Потихонечку смиряться, смиряться…
Кто меня порекомендовал после ДК Петрова в культпросветучилище, уже не помню. Сначала преподавал сценическое мастерство – я же закончил сценарный факультет. Позже уже преподавал историю советского искусства. А люди там некоторые, хоть и люди культуры, какие-то завистливые были, что ли. Решили меня подловить на чем-нибудь, чтобы сказать: «Да какой он там специалист по сценарному искусству!» Оказалось потом – должность эту хотели… Что я только ни преподавал: и марксистскую этику, и эстетику, и режиссуру агитбригад, клубных массовых мероприятий… так меня всё время и перебрасывали. Но я всё равно благодарен.
Там я поставил выпускной спектакль по пьесе В.М. Шукшина. И вот когда практически всё было готово, я сильно заболел, попал в больницу, опять чуть на тот свет не ушел. Без меня всё доделывали. И после премьеры ко мне в больницу пришли всем курсом, с благодарностью. Говорят: «Все были в восторге, было очень интересно».
А как с верой тогда?
– В середине восьмидесятых кто-то меня пригласил в Казанский собор петь в хоре. Там, в основном, бабушки были.
И вот на Пасху директор нашего училища культуры, преподаватель основ атеизма, отправил ребят в храм, чтобы они сами увидели, что там плохого. А они увидели там… меня! Преподаватель, работник идеологического фронта, «культработник высшей квалификации», как в дипломе написано, в церковном хоре поет! Пришли такие довольные – всё и рассказали! «Как в хоре?! Ну-ка, давайте его к директору, к завучу! На партийное собрание, в театральную комиссию! Это несовместимо – идеологии марксистско-ленинская и христианская православная! Сейчас же пишите заявление по собственному желанию, пока об этом в исполкоме и обкоме не узнали».
И идем мы по мосту с директором, я ему говорю: «Владимир Моисеевич, спасибо вам, что вы мне дали возможность пяттннадцать лет заниматься любимым делом». Он мне: «Ну что ты лицемеришь? Мы тебя выгоняем, а ты благодаришь». А я искренне, правду говорил.
И вот когда меня выгнали из культпросветучилища, я пошел работать слесарем в горгаз. Работал слесарем и в Казанском соборе пел. А немного позже на приходском собрании меня выбрали председателем приходского совета, то есть старостой. Сам удивляюсь: ведь я совершенно не расположен к этому! Шесть лет – пристройки, достройки… Все у нас шло хорошо, но меня все время тянуло к моему делу – искусству. И я все время ждал, когда же меня освободят. Хотя почетное место: кабинет есть, увольняешь, принимаешь, деньги в банке, чеки, ценности, трапезы…
В это время как раз за мою деятельность активную владыка Пимен, архиепископ Саратовский и Волгоградский, направил меня на Поместный Собор в Москву. Я туда попал с архиереями вместе. Был на службах… На Соборе я получил благословение у митрополита Сурожского Антония. Вижу: около него столпотворение, куча-мала. Подошел, тоже взял благословение. Я тогда еще даже не знал, кто он.
И вновь сцена!
А потом Бог нас с вами свел в театре «Благодатное Небо». Удивительно: когда я воцерковлялась, сначала я решила бросить театральное дело, потому что это лицедейство, много об этом прочитала… А потом мне батюшки говорят: а теперь, когда не хотите этим заниматься, по послушанию занимайтесь, уже как воцерковленный человек. Потому что сегодня это очень нужно. Творческое дело, театральное – это ведь большая площадка для проповеди. И вот уже полтора десятка лет мы вместе занимаемся православным театром…
– Как быстро время летит! Кажется, всё было совсем недавно, а уже столько лет прошло. И вообще жизнь так пролетает!.. Я не заметил, как. Что? Мне 84?! Я не верю, что мне столько лет!
Когда был у меня критический момент в 48 лет, я думал: дожить хотя бы до пятидесяти… А теперь – 84, и я вот… Живой! Сижу и еще что-то рассказываю!
И очень важно, что вы с любовью наставляете детей и нашу молодежь. И они вас слушают, любят.
– Я-то стараюсь ненавязчивым быть. Просто своей жизнью, своим поведением, своим отношением друг ко другу, к тому делу, которым мы занимаемся, к каким-то неудобствам, с которыми приходилось встречаться…
Мне нравится, что вы всегда говорите прямо, но очень тактично, чтобы не ранить.
– Мы Господа не видим, а Он присутствует. И если мы все время чувствуем Его присутствие – живое, настоящее, мы и ведем себя соответственно. Я же должен стараться исполнить Его волю. Я же знаю, какая Его воля. Знаю, какой Он – чистый, благородный, самый умный, самый терпеливый. Он учит нас молча. Не бьет, не ругает, а помогает. Вот и я стараюсь тоже: тихонечко, спокойно, без всякого нажима, без демонстрации того, что я умнее, чего-то больше знаю… Мы здесь временно живем, на этой земле.
Что бы вы сказали ребятам сегодня, в такое непростое время, когда так много соблазнов? Почему важно встречаться, общаться, взаимодействовать в реальном мире, а не виртуальном?
– С высоты своей колокольни? Хорошее это выражение – с колокольни. Потому что на колокольне что? Колокола. А колокола что возвещают? Богослужение, событие. Праздники, но в то же время и похороны. Как у Хемингуэя, «не спрашивай никогда, по ком звонит колокол: он звонит по тебе».
Что главное-то в жизни? Теперь, с этой колокольни, на которой я нахожусь, конечно, это воля Божья. Надо понять, что мы здесь временно живем, на этой земле. Надо понять, что всё закончится: наши успехи, деньги, богатство, слава, молодость. Это всё временно по сравнению с вечностью. И помнить всегда, Кто это создал и Кто тебе дал жизнь. Просто задумайтесь: откуда Земля взялась, откуда звезды, почему они зажигаются, почему меркнут, почему трава растет, почему моря, океаны… Мне это с детства было интересно: я думал, я пел, я смотрел на небо.
С малого надо начинать: посмотреть на окружающий мир, на себя, на родителей своих. И самое главное – посмотреть, что плохо в этом мире. А плохого очень и очень много. Судьба Иисуса Христа: родился в пещере! Он – Царь мира и всей Вселенной – родился в пещере! Мама кто у Него была? Не актриса, нн политик – неизвестная, обыкновенная мама Мария. Но Она была необыкновенная, потому что всегда с Богом была, Богу служила, Богу верила. Она в храме одиннадцать лет провела, впитав все Божественное. Вот этим надо жить!
Я в садике детском задал вопрос мальчишкам пятилетним, кем кто хочет быть. Один поднимает руку: «Я хочу быть бизнесменом». – «Почему?» – « Чтоб «бабки» хорошие заработать». – «А «бабки» зачем тебе?» – «Чтоб «тачку» хорошую купить». – «А «тачка» тебе зачем?» – «Чтоб на природу ездить, шашлыки жарить и пиво пить». Это что – программа жизни?! Это гибель! Пятилетний мальчик – уже мертвый. Он живет этими временными удовольствиями и радостями.
Самое главное, всё время надо думать: для чего я на этот свет родился? А родился каждый человек для того, чтобы служить и благодарить Бога. Верить в Него, стремиться угодить Ему. А где можно узнать, как угождать? В Евангелии все написано, это самый главный учебник жизни. Не физика, не математика, не ботаника, не космонавтика. Главная книга раньше была – Закон Божий. И в доме, и везде. А без этого – всё, гибель.
Вот вы говорите «сейчас», а всегда так было, когда отрывались от Господа. Начиная с Денницы. Самый близкий к Богу был ангел, а возомнил, что может сам по себе, захотел сам быть Богом. Хочешь – пожалуйста! И что получилось в итоге? Каждый старается сейчас быть маленьким богом. Не надо! Есть один Бог, всегда это надо помнить и любить Его всем сердцем, всем разумением… А потом – ближнего своего: папу, маму, дедушку, бабушку, и всех остальных вокруг. Тогда всё получится! Тогда никакой особой науки не надо, никаких планшетов, компьютеров.
Но понятие любви у нас исказили, наполнили его совсем другим. Маму надо любить не за то, что она конфеты покупает, а за то, что жизнь тебе дала. Папу-пьяницу не любишь, а его, плохого, надо еще больше любить, чем хорошего: ты ему своей любовью поможешь выкарабкаться. Это очень важно.
Без Бога – ни до порога! Гордыня – такая гадость… И она сейчас правит миром. А хозяин этой гадости – товарищ дьявол. И, к сожалению, о нем тоже сейчас редко кто говорит, а зря. Вот мы говорим: «Пришла мысль». А от кого она пришла? Откуда? Ты проконтролируй! Хорошая мысль, на пользу тебе и людям – от Бога. Плохая, злая, разрушающая мысль – от дьявола, а не откуда-то. Два есть хозяина мыслей наших – либо один, либо второй. Поэтому нужно научиться различать. Входит в сознание человеческое и начинает учить его своим ценностям: ты, давай, самым богатым стань, ты – самым умным, ты – самым красивым, ты купи себе вот это и еще вот это, ешь это, живи так… И что? Умирают все: и старые, и молодые, и дети. Особенно видно в данный момент: обесцениваются современные ценности, которым мы посвящаем всю свою жизнь. И жизнь твоя в итоге имеет ценность только тогда, когда ты служил Богу и делал добро другим. Вот это – ценность, это ты с собой заберешь. Ни деньги, ни дачу, ни машину, ни славу.
Беседовала Елена ДМИТРИЕВА
Записала Елена ШЕМЕЛИНА
Фото из личного архива Г.В. Бокадорова,
на первой иллюстрации – Геннадий Васильевич
на съемках фильма «Путями святого князя»
Публикация журнала «Царицын православный»
