Как нелегкое и опасное в 30-е годы решение бабушки приютить оставшуюся без крова вдову репрессированного с пятью детьми спустя спасло, в том числе, и будущего иерарха Русской Церкви, а многие десятилетия привело ее внука к во многом определившей дальнейший жизненный путь встрече, рассказывает Александр Иванович Власов, регент храма Рождества Пресвятой Богородицы станицы Тацинской в Ростовской области.
Моя дорога к храму, как у многих миллионов людей советской эпохи, складывалась обыденно и незаметно. Пионерское детство, комсомольская юность, служба в армии, работа на заводе – все это и не предполагало какой-либо церковной направленности. Жизнь казалась стабильной и вполне определенной на долгие годы. Но горбачевская перестройка, гайдаровские экономические реформы, развал великой страны, которую, казалось, невозможно было расколоть, стали причиной не только тяжелых социально-экономических процессов – у многих в то тяжелое время началась длительная полоса духовных исканий, поиск смысла жизни вне материальных рамок. Духовная жажда, накопившаяся в течение десятилетий религиозных гонений и ограничений, толкала людей в самых разных направлениях – от всевозможных мистических учений и весьма профанированных толкований мировых религий до исполнения различных околорелигиозных практик, участия в «оздоровительных» системах, «истинно славянских» обрядах, «философских» кружках.
Конечно, рос интерес и к церковной жизни, но часто эти движения человеческих душ были такими же поверхностными и искаженными, как и другие поиски «истинной духовности». И, тем не менее, как же промыслительно, совершенно неведомыми нам путями, направляет Господь нас в этих мутных водах мирского бытия. Много позже применительно к этой ситуации один священник указал мне на ирмос 9 песни воскресного канона 7-го гласа: «Нетления искушением рождшая, и всехитрецу Слову плоть взаимодавшая, Мати неискусомужная Дево Богородице, Приятелище Нестерпимаго, Село Невместимаго Зиждителя Твоего, Тя величаем». «Ты думаешь, – сказал он, – просто так Господь назван здесь всехитрецом? Мудрость и промысел Божий часто не без хитрости проявляются».
В конце 90-х годов, по молодости много накуролесив, я попал на клирос и как-то незаметно пришел к тому состоянию, когда пребывание в храме стало не просто естественным, но и в какой-то мере необходимым условием моей жизни.
Отец мой к тому времени был уже глубоко болен. Как нередко бывает в такой ситуации, он обращал свой взор на прожитые годы, вспоминал ушедших родных, прежних друзей, какие-то события из далекого прошлого. И все чаще вздыхал: «как там Спирочка, интересно, жив ли, где он?» В один из вечеров на мой вопрос, кто такой Спирочка, отец поведал такую историю.
Это было в городе Шахты. Шел 1937 год – время страшное, когда тысячи людей подвергались сталинским репрессиям. На одной из шахт арестовали и вскоре расстреляли горного инженера. А жену с пятью детками выкинули из ведомственной квартиры на улицу. Мама отца, моя бабушка, знала ее, они были родом из одного хутора. И хоть страшно было за свою судьбу – как-никак, семья «врага народа» – жалость к малым детям пересилила страхи, и бабушка приютила их у себя. Какое-то время жили они вместе – как говорится, в тесноте да не в обиде. Позже вырыли землянку недалеко от бабушкиного дома, потихоньку обзаводились хозяйством, в общем, с горем пополам устраивались в жизни. Один из детей, Спиридон, был немного старше моего отца, они подружились и немало времени проводили вместе. Но судьбы складывались по-разному.
Отец работал на шахте, окончил институт, после армии был тесно связан с угольным комплексом Донбасса. Был и комсомольским, и профсоюзным лидером у себя на работе, многим помогал. В общем, жил насыщенной производственной жизнью.
Спиридон в силу его происхождения и не мог бы пройти такой путь. Но судьба сложилась не менее насыщенной и яркой, удивительной.
Моя бабушка и матушка Спиридона (как она его ласково называла, Спирочки) были женщинами набожными, часто посещали церковь. Парнишку брали с собой. Церковь, что называется, «зашла» в душу подростка: он все больше воцерковлялся, и даже повзрослев, работая на шахте, не переставал посещать богослужения. Потом окончил семинарию и стал служить священником в своем же приходе.
Бабулечки души в нем не чаяли, «у церкву» на крыльях летели. Авторитет батюшки рос такими темпами, что партийная номенклатура не на шутку испугалась. Решили бороться с «пагубным влиянием поповства» самыми передовыми методами. Из Ростовского общества «Знание» выписали лекторов для проведения диспутов с «мракобесом» – модное то было занятие. Да не тут-то было. Через некоторое время ученые-марксисты отказались выходить с ним на одну трибуну – не по зубам им оказался такой священник, не просто пламенно защищавший свою веру, но буквально громивший их доводы своей высочайшей эрудицией, приводивший порой неожиданные научные выкладки в свою пользу, знавший труды Маркса-Энгельса-Ленина на порядок выше их. Оппоненты просто тушевались и не знали, как себя вести.
Дело дошло до того, что батюшку вызвали в горком партии и… сделали неожиданное предложение: власти назначат его директором любой школы в городе и будут оказывать всяческую поддержку. Единственное условие – отказаться от сана. Спиридон был непреклонен, а приход только разрастался.
Неизвестно, чем бы закончилось это противостояние, если бы не изменения в судьбе самого батюшки, в результате которых он принял постриг. После пострижения он был переведен в другой город, и городское начальство облегченно вздохнуло. Но еще многие годы он приезжал в Шахты (обычно после Пасхи), посещал могилки своих близких. И в каждый такой приезд бывшие прихожане встречали его с неизменным почтением.
Встречался иногда с ним и мой отец. Правда встречи эти были мимолетными, но всегда искренними и теплыми. Звали Спиридона уже монашеским именем, Ювеналий. Он возрастал в сане, достиг архиерейского чина. Соответственно менялись места его служения. В конце концов связь потерялась. И вот на исходе своих лет отец все чаще стал вспоминать Спирочку, очень хотел знать о его судьбе.
Я был совершенно новоначальным, почти несмышленным в церковной жизни, но все-таки уже ходил в храм и немного ориентировался в этом пространстве. Взял православный церковный календарь, открыл вкладку с фотографиями иерархов Русской Православной Церкви. Там было два Ювеналия. Один из них, архиепископ Курский, показался отцу немного похожим на Спиридона.
И я рискнул. В календаре был адрес епархии – я написал письмо на имя архиепископа, в котором вкратце пересказал историю, поведанную мне отцом, в надежде на то, что владыка Ювеналий окажется тем человеком, которого я ищу. На ответ не особо рассчитывал, но не прошло и недели, как в почтовом ящике появился конверт. Владыка писал, что все годы он никогда не забывал ни моего отца, ни его маму Ирину, что всегда молился о нашей семье и будет молиться до конца своих дней. Попросил телефон отца и вскоре позвонил ему. Отец был несказанно рад, как-то успокоился, умиротворился. Изредка они созванивались и позже.
Время от времени владыка Ювеналий (схимитрополит Ювеналий (Тарасов) †2013 г. – прим.) приглашал приехать к нему в гости. За пару лет до этого я с кампанией друзей, таких же светских, как и я, оказался в своеобразной паломнической поездке, которая началась в Серафимо-Дивеевском монастыре. Имя батюшки Серафима с тех пор для меня значило очень многое, и я, конечно же, хотел побывать на родине чудотворца, посетить те места, где он провел свое детство. Долго не предоставлялась возможность такой поездки, и когда удалось выкроить три-четыре дня, я с горячим сердцем рванул в Курск. Владыка (тогда он уже был на покое) просил, чтобы я сообщил, каким поездом приеду, и подробно расписал маршрут, как добраться до него от вокзала.
Рано утром поезд докатил меня до Курска. Решив не дожидаться городского транспорта, взял такси и назвал адрес. Поныряв по холмистым переулкам, машина остановилась перед небольшим с виду домиком. На крыльце стоял владыка! Маленький, сухонький, согбенный старичок, с трудом стоящий на ногах, поддерживаемый под руку послушником, – он стоял на крыльце и ждал моего приезда!!! Я никогда не забуду того волнения, с которым я столкнулся в той ситуации.
Меня проводили в дом, накормили, выделили комнату для проживания – мои попытки остановиться в гостинице были отметены сразу. Дом оказался более вместительным, чем казался снаружи, но при этом весьма скромным для священнослужителя столь высокого уровня. Для меня, совершенно светского человека, было необычным увидеть архиерейские «палаты». Зал для заседаний с фресками на стенах, длинным столом и архиерейским креслом во главе стола, столовая, кабинет – все носило на себе некий отпечаток жившего здесь церковного иерарха, но в то же время было очень скромно, даже казалось обветшалым. Из помощников – только послушник (он же водитель) и духовная дочь, женщина лет пятидесяти, да и та приехала с оказией на пару месяцев.
После долгих расспросов о моей жизни, о семье владыка поинтересовался, что бы я хотел увидеть, какие места посетить. Конечно, мне хотелось побывать и в Курской Коренной пустыни, и у колокольни, с которой упал маленький Прохор Мошнин, и много где еще. «Сегодня вас отвезут в Казанский собор, – решил Владыка, – а потом отдыхайте. Все остальное будем планировать завтра»…
На следующее утро в комнату постучался послушник: «Владыка спрашивает, не хотели бы вы с ним помолиться?» «Да, конечно!», – подскочил я, быстро умылся и спустился в спаленку владыки. Спаленка – громко сказано. Это была малюсенька коморочка, в которой едва помещались кровать, аналой да небольшой столик или какая-то тумбочка. И иконы на всех стенах, иконы да фотографии священников и мирян. Добрую часть утреннего правила владыка уже исполнил, так что мне только и оставалось, что присоединиться практически к заключительным молитвам. Но этого заключения хватило на добрый час.
Когда владыка стал поминать живых и усопших христиан, он положил перед собой две объемистые тетради. Имена шли нескончаемым потоком. Особо запомнилось то, что поминовение усопших начиналось со всех патриархов Русской Православной Церкви, бесконечного списка иерархов, священнослужителей, всего царского рода со времен крещения Руси. И такой же сонм имен мирян – чад духовных, их сродников, их родителей и потомков. Где-то в этом ряду были и имена представителей нашей семьи.
После завтрака архиепископ Ювеналий решил лично отвезти меня в Курскую Коренную обитель. Послушник попытался возразить: владыка был очень слаб, и такая поездка была бы ему тяжела. Но одного взгляда архипастыря было достаточно, чтобы послушник метнулся к выходу и начал готовить машину к поездке. О, этот взгляд! Несколько раз за те три дня, что гостил на курской земле, я видел этот взгляд, пробирающий до костей. В маленьком, тщедушном теле таилась такая великая, воистину владычня сила! Позже читая о том, как много сделал владыка Ювеналий для восстановления церковной жизни вверенных ему епархий, я нисколько не удивлялся масштабу его дел…
Время моего визита пролетело быстро – в поездках, в беседах. Запомнился необыкновенно острый ум владыки. Его высказывания по многим темам, на которые выходил наш разговор, – тихие, эмоционально не окрашенные – были, тем не менее, глубоко продуманы, необычайно точны, иногда звучали как суровый, но абсолютно объективный приговор. Знание человеческой души – поразительное.
В утро отъезда владыка накрыл стол. «Отчего так рано уезжаете? – спросил он. – не понравилось?» «Понравилось, владыко, о чем Вы». «А понравилось – так оставайтесь насовсем» – «Ну как можно насовсем: а кто за папой ухаживать будет, кто маму поддержит?» – «Ну да, ну да, я сам сначала маму досмотрел, а уж потом постриг принял». Под конец владыка снабдил меня объемистым чемоданом литературы, изданной в Курской епархии, множеством иконок с его благословением, которые я долго еще раздавал чуть ли не половине своего прихода и, как и в первый день, вышел на крыльцо проводить.
Больше мне не довелось встретиться с владыкой Ювеналием, но часто, вспоминая его, я возвращаюсь к одной мысли: а задумываемся ли мы о том, на каких основаниях строится наша жизнь? Если греховные наши дела – это чисто наша личная воля, то можем ли мы сказать то же самое о чем-то хорошем в нашей судьбе? Не задумываемся мы порой о тех знаемых и не знаемых, чьи молитвы умягчают кару за наши грехи, чье заступничество дает нам силы к исправлению.
И думается мне порой: моя бабушка спасла жизнь будущему священнику, чьи молитвы к Серафиму Саровскому привели меня в обитель всероссийского чудотворца, и как знать, не по его ли заступничеству так круто изменилась мою жизнь? И не было ли это все промыслом Божиим? Ведь Всехитрецу Слову все возможно.
Публикация сайта Волгодонской епархии
