В день рождения Николая Васильевича Гоголя об одном из самых загадочных и противоречивых русских писателях размышляет старейший русский критик и крупнейший гоголевед. В свое время на отечественном телевидении Игорь Золотусский создал самое масштабное полотно, посвященное Гоголю. Сегодня, как и шесть лет тому назад, когда праздновалось 200-летие автора «Мертвых душ», «Диканьки», «Ревизора» и известных (как принято говорить) лишь специалистам «Размышлений о Божественной литургии», один из самых ярких знатоков русской литературы, отмечающий в этом году свое 85-летие, говорит, что решающим ударом для Гоголя стало… «неозарение» у Гроба Господня в Иерусалиме.
Гоголь очень много ждал от посещения этого места…
− Да, он так надеялся, верил, что там что-то произойдет, обязательно… А ничего не произошло. Но были и еще два момента, которые убили Гоголя. Это, конечно, сожжение второго тома «Мертвых душ», когда он увидел (это был уже беловой вариант): то, что он написал, просто не годится художественно. И этого перенести он не мог. Ну и, наконец, отказ Виельгорской от совместной жизни, от некоей идиллии, которую он предлагал этой красавице, уже «испорченной» западной жизнью, − в деревне, с крестьянами…
Вы считаете, он даже не любил ее?
− Нет.
А любил ли вообще, было ему знакомо это чувство?
− Полагаю, что да. Ну, вы же читали «Вий»…
Разумеется, но я бы вспомнил еще и Андрия и польскую шляхетку!
− Это уже «Тарас Бульба». Но, как бы то ни было, Гоголю были знакомы эти чувства, и ему было хорошо известно, что такое близость между мужчиной и женщиной. Просто мало кто об этом знает. Гоголь умел очень хорошо заметать следы. Однако говорила же ему Смирнова: «А вы ведь в меня влюблены». Но… не хватило как-то на него ласки. Был писатель одинок. И… трагизм, конечно же, был. Он сам боялся влюбиться в подлинную красоту. В кого-то там − в прачку − еще может быть, но в красавицу… Нет! Страх перед красотой!
Некоторым побуждениям мешала вера… Но многие ведь и вовсе отказывают Гоголю в чувствах христианина − и то сказать, столько бесовщины в его книгах!.. И черт в «Ночи перед Рождеством», и «Страшная месть»…
− И красные свитки… Но Гоголь же вырос в таких местах. Загадочные рассказы, предания будоражили детское воображение. Вся Полтавщина была перерыта подземными ходами перед битвой с Карлом XII, на таинственных лесных прудах под Полтавой видели русалок… Гоголь весьма переживал все это − и довольно долго переживал, и чувственно. Я уже говорил вам о «Вие». Скажу более: Гоголь был страстным человеком.
Поэт! Прежде всего. И как говорил митрополит Антоний Сурожский, Гоголь куда более интересен в «Тарасе Бульбе», чем в «Выбранных местах из переписки с друзьями»…
− Конечно, потому что поэт в первую очередь. Хотя «Выбранные места…» − это особь статья, это все же публицистика, и ее так и стоит оценивать.
Хорошо, а «Ревизор»? Щепкин же отказался играть «немую сцену».
− Да. Тут вот какое-то прободение в гоголевском сознании. Соблазн морализаторства над чистой поэзией. Увы, в творчестве Гоголя это было не единожды. Когда не хватало скромности, смирения, укрощения тех самых страстей. И получалось в результате неудачно. Так и знаменитая «немая сцена».
Но ведь и сегодня можно услышать, что на самом-то деле Хлестаков − дьявол, сплошной обман, и за ним грядет главный Судия…
− Да… Но на самом деле Хлестаков − милый мальчик, и с даром слова, одаренный, стало быть, но бедный, вдруг оказывающийся окруженный лаской, любовью… Хороший − он и деньги-то берет именно взаймы, заметьте… Жаль, что, когда приедет домой, его ждет порка.
Так что же выходит − не сложнее водевиля Лабиша?
− Да, и очень хорош был Басилашвили в постановке Товстоногова в БДТ. А вот с недавнего спектакля Фокина в Александринке, где Хлестаков насилует вначале Анну Антоновну, а потом ее мать, я ушел.
Нечто похожее было и у Мирзоева в Театре Станиславского… Так что же в итоге говорить про Гоголя «племени младому»? Ведь получается какая-то невероятная разноголосица — одни говорят о Гоголе как чуть ли не о святом подвижнике, на которого абсолютным образом влиял отец Матфей Константиновский, а другие более чем вольно ставят его пьесы, обнажая самое нелецеприятное…
− Гоголь был великий человек, который колебался, смущался, а еще − очень часто искал одобрения своим делам, поступкам и творениям. Потому у него так много «вопросительных» послесловий – «а так ли?..».
Нервическая натура, с той самой поры, как в юности не приняли его «Ганца Кюхельгартена»…
− И это тоже. Но натура эта в конечном итоге с вопросами об «одобрении» обращалась к Богу.
То есть столь частый морализм у Гоголя все же вторичен?
− О, да.
Но ведь не вторичен отец Матфей…
− Его влияние тоже весьма преувеличено, хотя и не надо его игнорировать полностью. Отец Матфей был суровым аскетом… Но при этом он был добр, и его дом во Ржеве был всегда полон бедными.
Повлиять на творческие устремления Гоголя − нет, это было невозможно. Гоголь был сильным человеком. Да-да, он мог даже довольно сурово поставить собеседника на свое место, но при этом без всякого высокомерия. Так случилось однажды даже с художником Александром Ивановым, его другом.
Германский современник Гоголя и тоже писатель Эрнст Теодор Амадей Гофман очень близок русскому сочинителю своим мистицизмом, темой двойничества…
− Гофман − скорее, просто фантастика. А двойничество − ну у кого ж этого нет? Даже в «Дон-Кихоте» есть. Просто у нас потом это все Достоевский так раздул…
Но «Портрет» − едва ли не реминисценция из Гофмана. Конечно, Гоголем многократно углубленная. Что этот рассказ: художественно-нравственный манифест писателя, его кредо, завещание Гоголя?
− А о чем именно вы говорите?
О том, что искусство − только то, что нравственно. Это мысль «Портрета».
− Искусство есть примирение с жизнью.
Но это не оттуда.
− Да, но это тоже Гоголь. Может быть, самый христианский писатель русской литературы.
Беседовал Сергей ЛИТВИН
