Православный рунет – что океан: постоянно то здесь, то там разыгрываются локальные бури, а порой ураган охватывает, кажется, всех. Резкое высказывание, безапелляционное заявление, а порой и просто безобидная, кажется, заметка – и понеслось: лайки, дизлайки, пространные или лапидарные комментарии, затем комментарии на комментарии… А точно ли стоит мутить воду? Все ли наши идеи и мысли стоят того, чтобы их высказать? О том, почему иной раз интернете (и не только) стоит промолчать, размышляет Елена КОСТАНДИС.
Давайте поговорим о трезвении. Нет сомнений, что любой православный, хоть немного разбирающийся в понятии христианской добродетели, скажет: трезвение – это противоположность духовной прелести, это внимательное отношение к духовной жизни, это духовное бодрствование, это дисциплина ума. И это будет верно – с одним небольшим уточнением: а как часто мы сами, хорошо знающие, что есть трезвение, задумываемся о своей собственной дисциплине ума?
Не желая грешить на интернет, я все же дерзну высказать предположение, что вместе с бесчисленными его преимуществами и несомненными удобствами он дал очень многим пользователям возможность бесконтрольно изливать свои слова и мысли в мировое пространство, не слишком сильно задумываясь над их значением, смыслом и последствиями. Примитивизируя донельзя: если раньше назвать человека идиотом в разговоре было чревато ссорой или даже дракой, то теперь миллионы пользователей делают это ежедневно, не особо утомляя себя рефлексиями «а правильно ли я поступил». Нет, не интернет, конечно, виноват – виноваты мы сами, принимая легкость за вседозволенность. И тут вопрос о дисциплине ума встает с особой, пугающей остротой.
Дисциплина ума – она ведь не только в хранении его от злонамеренных мыслей, как ловчее уйти от уплаты налогов. Она ведь и в том осознании, что порой лучше промолчать, что твое мнение, которое кажется тебе таким бесценным (мы так любим нести свет истины в массы, без нас эти массы останутся непросвещенными!), на деле может оказаться ненужным, неуместным, а то и попросту вредным, ложным, развращающим.
Стоит промолчать, подождать со своим мнением полчаса, час, день – и неожиданно выясняется, как ты ошибался; неожиданно ты видишь проблему, по которой не терпелось высказаться, в совершенно другом свете и понимаешь: как же хорошо, что я промолчал.
Молчание – великое благо, и не только в духовной практике исихазма дело. В молчании нам дается та самая дисциплина ума, которая разбалтывается, пока мы спешим выплеснуть свои мнения urbi et orbi.
Беда наша, многих чад Православной Церкви, в том, что миссионерство почему-то преподносится как высшая и благая цель. Самая высшая. Поэтому каждый, кто прочел несколько статей о ереси экуменизма, ИНН, вреде прививок (нужное подчеркнуть, недостающее вписать) считает своим долгом обращаться с единоверцами в стиле, не к ночи будь помянуты, свидетелей Иеговы (организация запрещена в России).
. Разъяснить, оценить, поучить, обличить. Почему-то миссия понимается не как личный пример христианской жизни (живи так, чтобы другие захотели спросить тебя о Христе), но как способ перекричать собеседника, назвав его еретиком, грешником, нечестивцем и прозорливо предречь, что этот вот ни за что не спасется.
Не стоит считать, что я утрирую или насмехаюсь. Куда мне! Довольно известный архимандрит посетил московское Введенское кладбище, помолился на могилах многих великих русских людей, в том числе и доктора Ф.П. Гааза, и написал об этом. Конечно же, сразу нашелся ревнитель благочестия, который обвинил архимандрита в экуменизме и ереси, лихо поместив доктора Гааза в ад, «потому что тот был немец и протестант». Доктор Гааз был католиком, и за него на проскомидии молился сам святитель Филарет Московский (Дроздов), но это уже частности, неинтересные нашим ревнителям благочестия и пламенным миссионерам. Выскочит ли данный пламенный миссионер из Рая, встретив там доктора Гааза, вот в чем вопрос.
Вообще говоря, вопрос, кто спасется, а кто нет, – это настолько сложная и глубокая тема, что тут чаще всего было бы полезным промолчать. С мастерством бухгалтера, подводящего квартальный отчет, помещать одних в геенну, других в Рай – как раз состояние, прямо противоположное трезвению. Мы правильно помним, это прелесть. Мы все от нее несвободны в той или иной степени, от них же первая есмь аз. Но знать о своей немощи, осознавать ее, не считать себя правым во всем – это уже маленький нужный шаг на пути трезвения. Бог – это величайшая Тайна, это Тайна Тайн, Альфа и Омега; низводить что Божий промысел, что Божье попущение до приходно-расходной книги, до дебета и кредита – жесточайшее кощунство. Не столько ревность не по разуму тут виновата, сколько желание выстроить свой маленький, «правильный», бухгалтерски высчитанный мирок, в котором все инославные погибнут во аде, а я, такой хороший, спасусь, потому что раздавал православные листовки у метро.
У Анатоля Франса, писателя умного, тонкого (страшно сказать: француза и католика!) есть прекрасная новелла о богаче Никколо Нерли и черных хлебах. Сюжет известный – то, что в культурологии называется бродячим сюжетом. Наша знаменитая луковка у Достоевского – оттуда же. Что у Франса, что у Достоевского мысль ясна и прозрачна: ты не знаешь, чем именно ты спасешься, но спасаться надо.
Путь ко спасению вообще индивидуален, как зубная щетка. И чем больше думаешь о своем личном спасении, чем больше ужасаешься бездне своего собственного греха, тем меньше тебя тянет высказаться на самые, казалось бы, остроактуальные темы: спасутся ли инославные и сохранила ли твоя соседка девственность до свадьбы.
И кажется мне, что лишний раз промолчать (в идеале еще при этом творя Иисусову молитву) будет лишь ко спасению.
Потому что, громко крича, Бога мы попросту можем и не услышать.
Елена КОСТАНДИС
