В подростковом возрасте я, как и многие мои сверстники, увлекалась творчеством рок-группы «Аквариум». Помимо удивительной музыки завораживало и покоряло часто звучавшее в текстах песен раннего БГ обращение к христианской тематике. Вскользь, полунамеками − а по-другому тогда было просто невозможно − слушатель «Аквариума» отсылался к Первоисточнику. Думаю, для многих именно знакомство с песнями этой ленинградской рок-группы стало важной ступенькой в духовных поисках, впоследствии приведших в православный храм.
По мере взросления, одновременно со все более плотным вхождением в богослужебно-церковный круг, меня начала мучить некая отчетливо ощущаемая раздвоенность. На страницах разнообразных листков и газет, явно демонстрирующих свою приверженность Православию (таких в конце 80-х — начале 90-х годов прошлого века в Москве было весьма немало), авторы, подчас весьма именитые, постоянно твердили об опасности увлечения роком как пагубным явлением, пришедшим с загнивающего и безбожного Запада. В качестве иллюстраций фигурировали действительно имеющие явную антихристианскую направленность тексты песен некоторых западных рок-групп. Добавлю, что в упомянутый период времени в приходских книжных лавках тогда еще немногочисленных столичных храмов продавались преимущественно репринтные либо заново напечатанные святоотеческие творения, посвященные христианской аскетике и адресованные, в первую очередь, монашествующим. Мое подростковое увлечение, как очевидно явствовало из всей этой литературы, было по определению греховным. Но в данном конкретном случае песни-то были хороши, и пелось в них о Боге!
Обратиться за разрешением этой задачи к своим приходским священникам – людям весьма преклонного возраста − я не решалась, понимая, что они, скорее всего, по существу вопроса ответить не смогут. Вдруг появилась информация, что в Доме культуры подмосковного города, отделенного от нашего окраинного столичного района лишь узкой четырехполосной лентой МКАД, состоится встреча с верующими митрополита Волоколамского и Юрьевского Питирима, председателя Издательского отдела Русской Православной Церкви. Без преувеличения можно сказать, что в силу своего статуса, а еще более вследствие блестящих дарований, эрудиции и огромного личного обаяния владыка Питирим был тогда одним из самых известных церковных иерархов. И что особенно важно, он был живо вовлечен в церковно-общественные процессы, бурным всплеском которых характеризовалась религиозная жизнь в России в эту перестроечную пору. Автор многочисленных публикаций, часто и очень увлекательно выступавший на телевидении и радио, участвовавший в круглых столах, патриотических и благотворительных вечерах, водивший широкие знакомства в среде творческой интеллигенции, митрополит Питирим был олицетворением современного православного архипастыря конца XX столетия.
Большую часть той его встречи с православными жителями города Н-ска заняли ответы на вопросы. Проходило все в огромном кинозале, заполненном примерно на две трети бородатыми мужчинами и женщинами в платочках возрастом старше среднего. Лишь на самых задних рядах я приметила несколько сидящих группой (очевидно, для храбрости) 16-18-летних ровесников.
Вопросы владыке задавали самые разные и, конечно, не только богословского характера. Говорил митрополит Питирим со сцены и о судьбе России и путях ее возрождениях, и о том, как найти ответ на свои духовные чаяния и выбрать верный жизненный путь в современном мире. Примерно на исходе двух часов беседы, когда напор вопрошающих немного иссяк, я решилась и на вырванном из блокнота листке написала что-то вроде: «Как Вы относитесь к творчеству рок-группы «Аквариум», в песнях которой много православной тематики?», а затем трепещущей рукой передала ее соседу в нижнем ряду для отправки на сцену. Записка дошла и была прочитана вслух. Митрополит устало улыбнулся, видимо, понимая, что написавший ее – человек юный и к нему с его вопросами необходимо снисходить, а затем ответил. За точность цитаты не ручаюсь, но суть сводилась к тому, что если прыгать по сцене в трусиках и петь о Боге, то это не хорошо и православной проповедью отнюдь не является.
Признаюсь, тогда ответ сильно разочаровал – очевидно было, что владыка с творчеством «Аквариума» совершенно не знаком. В глубине души я понимала, что он мог быть не «в теме», − в конце концов, человек старой формации. Удивило и откровенно напугало другое. Как только мой вопрос был зачитан со сцены вслух, в зале поднялся громкий ропот, перемежавшийся гневными криками. Двумя рядами ниже со своего кресла встала решительная женщина в платочке, которая, обернувшись и озирая зал, громогласно с возмущением вскричала: «Кто ЭТО спросил?» Она была не одинока. Несколько бородатых мужичков вскочили со своих мест и прытко поднялись наверх − туда, где сидела группка молодых ребят, очевидно, сочтя именно их возмутителями спокойствия. Кажется, их попросили выйти. Гул в зале не утихал, наиболее ретивые слушатели продолжали подозрительно оглядываться, а я буквально вжалась в кресло, опасаясь, что меня сейчас найдут, разоблачат и с позором выведут. Подавляющее большинство присутствовавших было глубоко возмущено самим фактом того, что кто-то осмелился задать уважаемому владыке такой неуместный, на их взгляд, вопрос.
Уверена, что если бы тогда на моем месте оказался молодой человек, менее причастный к церковной жизни, такая реакция окружающих православных людей могла бы серьезно отвратить его от всякого желания искать истину подобным образом или соприкасаться с такой аудиторией впредь.
Став старше, я пришла к выводу, что в настрое участников встречи в подмосковном ДК просто проявился рецидив советского времени, когда существовало обусловленное официальной идеологией жесткое негласное табуирование некоторых тем. Затрагивая их публично, человек рисковал стать в обществе изгоем, чужим. Усердные православные неофиты времен начала «второго Крещения Руси», а большинство из собравшихся в зале явно относилось к этой категории, подсознательно опирались в процессе духовного становления на опыт предыдущей жизни. Воцерковляясь, они категорично исключали из своего обихода все «суетное», мирское как заведомо греховное и соблазнительное, ожидая и требуя того же от других людей, ступающих внутрь церковной ограды. Казалось, что это болезнь роста, что время все расставит на свои места и жизнь в Церкви не будет восприниматься как антагонизм жизни в миру, а православное мышление перестанет ассоциироваться «внешними» с узостью взглядов, косностью и стремлением к самоизоляции.
Увы, оказалось, что за минувшую четверть века этот подход в нашей православной среде так не был изжит до конца. Весьма красноречиво это проявилось, в частности, после выхода на экраны фильма «Ной», которому предшествовала большая рекламная кампания, интриговавшая потенциальную аудиторию новым прочтением известного библейского сюжета. По одной этой причине многие православные священнослужители сочли своим долгом фильм посмотреть − хотя бы для того, чтобы иметь возможность объективно говорить на эту тему со своими духовными чадами. Пользуясь ресурсами социальных сетей, миряне и клирики, еще с «Ноем» не знакомые, пытались спрашивать о впечатлениях от увиденного у своих собратьев. Неожиданно это встретило со стороны других представителей православного сообщества резкую отповедь: к чему подобные вопросы и как вообще православному человеку в голову приходит интересоваться кинематографом, да еще всякой голливудской галиматьей? Досталось и отважным батюшкам, в том числе маститым протоиереям − мол, тоже хороши, в кино ходите, да еще Великим постом! Под категоричным напором представителей «народного контроля» батюшки даже принуждены были оправдываться. По сути − за несоответствие неким шаблонным рамкам, созданным стараниями части своей же паствы.
Не собираюсь обсуждать поведение лиц, по неизъяснимым причинам возомнивших себя блюстителями общественных нравов и готовых публично стыдить за предполагаемый проступок мало-, а то и вовсе лишь виртуально знакомых людей, к тому же в священном сане. Вызывает искреннее сожаление, что порой люди, долгие годы посещающие храм, в отношении к окружающей действительности, ее живым и насущным проблемам занимают либо позицию страуса, чуть что прячущего голову в песок, либо агрессивного петуха. Увы, они, кажется, так и не осознали, что значит подлинная свобода во Христе, а она подразумевает именно готовность смело принимать многообразие и богатство мира, творчески преобразовывая его на незыблемой основе евангельских норм.
Свидетельством этой свободы является, среди прочего, способность преодолевать границы собственных предпочтений, порой рискуя внутренним душевным комфортом, умение выслушивать «неуместные вопросы», с любовью давая ответ вопрошающему.
Признаюсь, искренне удручает мысль о том, что мое юношеское недоумение, озвученное в православной аудитории спустя два с лишним десятилетия, и сейчас было бы сочтено неуместным и не нашло бы не только ответа, но и понимания.
Ольга КИРЬЯНОВА
