Рабочий день протоиерея Владимира Дивакова начинается в половине восьмого утра. Еще закрыты кабинеты других сотрудников Канцелярии Московской Патриархии, а в ее коридорах пока нет посетителей. Это самое благодатное время: ничто не отвлекает, можно не спеша в тиши кабинета разобраться с неотложными документами, обдумать самые важные вопросы. Пройдет всего час-два, как раздастся тихий стук в дверь, – это пришел первый посетитель. За ним второй, третий…
Этот людской ручеек не будет иссякать весь день. К батюшке приезжают со всех московских приходов, у каждого свои проблемы, и они всегда очень разные. Их надо решить здесь и сейчас, не откладывая в долгий ящик, чтобы не заставлять посетителей возвращаться сюда снова и снова. Потом принесут бумаги на подпись, раздастся телефонный звонок. Тоже первый, второй, третий…
А позже, когда в Канцелярии закончится трудовой день, снова настанет благодатная тишина, которая продлится для секретаря Патриарха Московского и всея Руси по городу Москве протоиерея Владимира Дивакова еще несколько часов, – уже глубоким вечером закончит он работу.
К отцу Владимиру обращаются с разными вопросами: со служебными, с прошениями на отпуск, с просьбами разъяснить какие-то непонятые положения документов. Московское духовенство отмечает в батюшке его строгость и требовательность. Но при этом многие священнослужители приходят к нему попросить совета – и не только, как говорится, по линии служебной, но и по делам житейским. И опытный пастырь не отказывает в этом никому.
В 2012 году известному московскому священнослужителю протоиерею Владимиру Дивакову исполнилось 75 лет. К этой дате прибавилась еще одна – 50 лет священнической деятельности. Биография пастыря вместила в себя множество событий. За свою полувековую деятельность батюшка награжден орденами благоверного князя Даниила Московского (II степени), преподобного Сергия Радонежского (II и III степеней), равноапостольного князя Владимира (II и III степеней), преподобного Серафима Саровского (II степени), государственными орденами Почета и Дружбы. За выдающийся вклад в духовное возрождение России он был удостоен звания лауреата национальной премии «Человек года – 2006». В свое время протоиерей Владимир Диваков являлся заведующим Канцелярией Московской Патриархии. Ныне он несет послушание секретаря Патриарха Московского и всея Руси по городу Москве, является секретарем Епархиального совета, благочинным церквей Центрального округа, настоятелем храма в честь Вознесения Господня у Никитских ворот («Большое Вознесение»).
«Изо всех этих должностей, – признается отец Владимир, – самой важной для меня была и остается должность настоятеля храма. Стоять у престола Божия – очень большая ответственность. Это самое важное и самое утешительное для священнослужителя».
По просьбе редакции газеты «Православная Москва» отец Владимир рассказал о самых ярких событиях жизни, которые до сих пор не изглаживаются из памяти… В этих воспоминаниях священнослужителя отразилась не только его личная судьба, но целая эпоха – недавняя история нашей страны и нашей Церкви.
ПЕРЕДОВОЙ ОТРЯД СОВЕТСКОЙ МОЛОДЕЖИ РВЕТСЯ В СЕМИНАРИЮ
В 1957 году, когда мне исполнилось двадцать лет, я твердо решил поступать в Московскую духовную семинарию. К тому времени я уже три года проучился в техникуме и одновременно работал на Московском электромеханическом заводе. Приехал в Сергиев Посад (тогда он назывался Загорск). А надо сказать, что парнем я был не особенно бойким, скорее наоборот, как говорится, робкого десятка. Походил я по лавре, постоял около семинарии и… вернулся домой. Узнал обо этом духовник моей мамы, ныне глубоко почитаемый православными людьми архимандрит Тихон (Агриков), не долго думая, взял меня за руку и снова повез в семинарию. Стоял рядом со мной, а я под его диктовку писал прошение, чтобы меня приняли учиться.
Поступать в духовное училище приехали юноши со всей страны, а страна в то время, как вы помните, у нас была огромная. Прибыли парни и с Сахалина, и с Украины, и с Урала. Конкурс был немалый.
После сдачи документов абитуриенты проходили обязательное собеседование с инспектором семинарии архимандритом Леонидом (Поляковым), впоследствии он стал митрополитом Рижским. Это было собеседование, которое удавалось пройти далеко не каждому абитуриенту. Подошла и моя очередь.
– Сколько лет вы состоите в комсомоле? – спросил меня архимандрит Леонид. После такого вопроса я просто стушевался.
– Я вообще не состою в комсомоле, – отвечаю.
– Как? А зачем в таком случае пришли поступать в семинарию? – на лице инспектора было написано крайнее удивление. – Вы знаете, что такое комсомол?
У меня в душе поднималась какая-то волна противления, но я внимательно слушал архимандрита Леонида. – Комсомол, – продолжал он, – это передовой отряд советской молодежи. Они осваивают целину, строят новые города, открывают месторождения. А вы до сих пор не состоите в комсомоле, – совестил меня архимандрит.
И тут – куда подевалась моя робость.
– Мне предлагали вступить в комсомол, но я отказался. Потому что мои убеждения несовместимы с их взглядами, – возразил я. – Они отвергают Бога, а это идет против церковного учения.
Я посмотрел на архимандрита Леонида и вдруг заметил в его взгляде неподдельную заинтересованность. Он слушал, уже не перебивая меня, внимательно и доброжелательно. Спустя несколько минут стал расспрашивать о моей семье, о работе. Я отвечал на все вопросы, также рассказал о своем любимом храме во имя первоверховных апостолов Петра и Павла в Лефортове, где служил тогда алтарником.
На этом собеседование не закончилось: архимандрит Леонид спросил, знаю ли я церковную историю, исполняю ли молитвенное правило, читаю ли Евангелие. Потом перешел к вопросам из Ветхого и Нового Завета. Я отвечал на все его вопросы.
И тут я услышал от инспектора решение моей судьбы:
– Что могу сказать? Для первого класса Московской духовной семинарии вы не подходите. Понурив голову, я вышел из кабинета.
Сдали экзамены, после них состоялось окончательное собеседование. И только тогда я понял, почему так настойчиво расспрашивал инспектор семинарии о комсомоле: он заботился о том, чтобы в число будущих служителей Церкви не попали случайные люди. Это была проверка на преданность православной вере. Как выяснилось позже, из тех, кто приехал поступать в Духовную семинарию, несколько юношей были комсомольцами, а один и вовсе член партии. Передовой отряд советской молодежи рвался в семинарию. Для чего? – возникал вопрос. Конечно же, среди учащихся семинарии после экзаменов и собеседований, да еще с таким тонким психологом, каким был архимандрит Леонид, их не оказалось.
А когда прошло заседание совета академии, то я с радостью увидел себя среди зачисленных. Действительно, я, как сказал архимандрит Леонид, не подходил для первого класса. Потому что меня приняли… сразу во второй.
«ПАСХАЛЬНОЕ ЯИЧКО» НА КОМСОМОЛЬСКОМ ПРОСПЕКТЕ
Когда я заканчивал обучение уже в Московской духовной академии, отец Матфей Стаднюк, настоятель храма Апостолов Петра и Павла в Лефортове, куда я ходил с самого детства, собирался уезжать в длительную командировку в Александрию. Батюшка приехал в академию, чтобы подобрать достойную кандидатуру священника вместо себя. Увидев мое личное дело, сразу забрал меня в храм. Три года я трудился в Лефортове после него.
А потом меня перевели в церковь Святителя Николая в Хамовниках, где я прослужил 13 лет. Хамовники – это один из самых старых районов современной Москвы. Несколько веков назад здесь располагалась слобода ткачей. Зарабатывали ремесленники себе на жизнь тем, что изготавливали и продавали сукно. Ткачей прозвали хамовниками, по наименованию производимого ими дешевого шелка – «хамьян».
Расположен храм, как известно, на Комсомольском проспекте. А с комсомолом, как в этом вы убедились сами, у меня отношения всегда складывались очень непросто. Так случилось и в этот раз.
Церковь в то время, когда я пришел туда, выглядела жалкой, запущенной, краска на ее стенах облупилась, потому что ремонт в ней долгое время не проводился. Предыдущий староста даже все орнаменты закрасил какой-то мрачной зеленой краской – восстанавливать прежнюю живопись он не захотел, мотивируя тем, что храму это обойдется слишком дорого. Даже дыры в кровле при нем латали не листовым железом, а какими-то тряпками, пропитанными масляными красками.
Вместе с настоятелем протоиереем Леонидом Гайдукевичем мы старались сделать все возможное, чтобы возродить былую красоту дома Божия. Отец Леонид поручил мне заниматься ремонтом, как говорится – дал мне карт-бланш на все работы. И я принялся за дело. Целиком сделать капитальный ремонт было невозможно – уполномоченный по делам религий запрещал это. Восстанавливали храм частями: то коммуникации поменяем, то электропроводку. Пока шел внутренний ремонт, все было тихо, власти не обращали на нас никакого внимания. А потом мы, священники, посоветовавшись между собой, решили покрасить стены снаружи в такие же яркие цвета, какими они были до революции. При содействии добрых людей нашли нужные краски, которые не выгорали бы на солнце. И храм наш заблистал!
А следующий наш шаг был еще более дерзновенным: мы решили вернуть на внешние стены храма иконы, как это было до революции. Многие москвичи стали сравнивать наш храм с пасхальным яичком. И надо же было такому случиться, что в какой-то день по строящемуся тогда Комсомольскому проспекту проехал первый секретарь Московского горкома партии Гришин. Увидев перед собой наш храм, он просто затрясся от негодования: в самом начале проспекта, который называется Комсомольским, стоит религиозное здание, являя собой воплощение красоты и архитектурного совершенства! Это, конечно же, шло вразрез с коммунистической идеологией.
К нам в храм зачастили проверяющие разных уровней. И вот после завершенных работ, после титанических трудов, проделанных клиром храма, нагрянула очередная комиссия. Возглавлял ее председатель Комитета по охране памятников Николай Николаевич Соболев. До сих пор вспоминаю его с огромной благодарностью. Члены комиссии придирчиво осматривали стены здания, и, конечно же, от их взора не укрылось то, что стены храма украшают иконы.
– А это что? – спросил кто-то из членов комиссии, указывая пальцем на образа. Все мы замерли. И тут инициативу в свои руки взял Н. Н. Соболев. И именно тогда мы убедились, какой это был глубокий, образованный и мужественный человек, настоящий русский патриот.
– Вы что, стены промыли? – спросил председатель комиссии. – У вас росписи, оказывается, были забелены? Так намеками Николай Николаевич подсказал нам, что нужно говорить. Мы согласно закивали головами: «Да вот, смыли олифу, и на храме проявились старинные образа». В знак подлинности наших слов председатель комиссии достал из своего портфеля старинные изображения нашего храма, где явственно были видны иконы, украшавшие нашу церковь с наружной стороны. «Какое чудное письмо!» – восхищался председатель Комитета по охране памятников. Мы прекрасно понимали: не мог специалист такого высокого уровня, каким был Николай Николаевич, не заметить, что краска на иконах еще не совсем просохла. Но мы кивали головами, соглашаясь с каждым его словом.
Члены комиссии решили перенести заседание комиссии в райком партии. На территории храма мы их больше не видели. Однако происшедшее не ускользнуло от внимания уполномоченного по делам религий. Начались репрессии. Власти потребовали сменить ктитора храма Ивана Федоровича Гусева. Это был глубоко верующий человек, преданный Церкви. Он дневал и ночевал в храме, отказываясь от платы за свой труд. Во время войны был на трудовом фронте, позже избирался народным депутатом, имел орден Трудового Красного Знамени. За Ивана Федоровича вступился весь приход: в газету «Правда», в руководящие партийные органы посыпались заявления от трудящихся.
Старосту оставили, но заменили настоятеля. А меня, как сказал уполномоченный по делам религий, – «главного возмутителя, устроившего этот ремонт, и одного из самых деятельных клириков прихода», – перевели в храм Преподобного Пимена Великого.
ВОЗРОЖДЕНИЕ СОРОКА СОРОКОВ
Как-то в приватном разговоре один мой знакомый назвал 90-е годы прошлого столетия временем нового возрождения России. Я бы добавил к этому определению небольшое уточнение. На мой взгляд, это было возвращение нашего народа к своим корням, к своей вере. Казалось, наши сограждане ходили по этой земле с завязанными глазами, и вдруг пелена спала, и все увидели, как прекрасен мир. Не просто природа, знакомые лица, улицы и дома, а именно мир Божий. Где есть место соборной молитве в храме, звону колоколов, общению с православными пастырями.
В конце 80-х – начале 90-х Церкви начали передавать изъятое ранее имущество, возвращать монастыри и храмы. Происходило это повсеместно. Появились новые государственные законы и инструкции. Поэтому всем церковнослужителям, которым приходилось этим заниматься, необходимо было изучить множество документов, чтобы следовать не только духу, но и букве закона. Это было чрезвычайно важно, дабы избежать каких бы то ни было конфликтов. Именно такой деятельностью, связанной с передачей храмов Русской Православной Церкви в городе Москве, мне среди прочих моих дел пришлось заниматься в то время.
Первопрестольную всегда называли городом сорока сороков. Еще в Духовной академии я подготовил кандидатскую работу о храмах и монастырях Москвы 80–90-х годов XIX столетия. Пришлось много времени провести в архивах, читать воспоминания московских старожилов, вникать в записи, сделанные в приходских книгах тех лет. Я собирал старинные фотографии и документы. А ради собственного интереса, будучи еще студентом, пешком исходил почти всю столицу. И с горечью констатировал, что от сорока сороков, которыми так славилась Москва, осталась лишь малая часть. Многое было просто стерто с лица земли. А то, что осталось, было занято Дворцами пионеров, гаражами, а то и вовсе сокрыто за стенами появившихся за годы советской власти заводов и фабрик. И все эти дома Божии, покрытые мерзостью запустения, предстояло возвращать их законному владельцу.
Очень хорошо запомнил одну дату: 8 декабря 1988 года. Тогда в Москве прошло первое Епархиальное собрание. Это тоже была веха в новейшей истории Русской Православной Церкви. Дореволюционный опыт проведения такого многолюдного собрания духовенства был утерян, приходилось начинать заново. И вдруг неожиданно для меня самого большинством голосов я был избран в Епархиальный совет города Москвы. С того времени мне и пришлось заниматься проблемой передачи храмов нашей Церкви. И, как выяснилось позже, скрытых камней на этом тернистом пути оказалось немало.
С начала 1990 года возвращение храмов православным верующим стало явлением массовым. Но чтобы оно не выходило за юридические нормы, было необходимо соблюсти множество правил. Надо непременно созвать собрание людей, из их числа выбрать так называемую «двадцатку» – тех самых активных верующих, которые образуют костяк будущего прихода, скрепить протоколы подписями. Все это было необходимо сделать для того, чтобы приход обрел статус юридического лица. Мне пришлось проводить организационные собрания практически во всех возвращенных храмах. А иногда в один день сразу в двух. Часто от усталости едва добирался до подушки и тут же проваливался в сон. А наутро – богослужение в дорогом моему сердцу храме Большое Вознесение, настоятелем которого меня назначили, неотложные дела в благочинии Центрального округа, которое я возглавлял и возглавляю до сих пор, работа в Московской канцелярии.
Энтузиазм наших сограждан, истосковавшихся по вере, по молитве, был огромным. Порой на собрания приходило по несколько десятков, а то и сотен человек. Каждый хотел внести свою лепту в благое дело. Но встречались и такие, которые думали, что присутствие в «двадцатке» сулит им личные материальные блага. Ведь даже в то время, когда наша Церковь была разорена и ее материальное положение оставалось крайне скудным, некоторые из наших сограждан почему-то думали, что она обладает несметными богатствами. И рвались в храмы, чтобы извлечь какую-то выгоду. Они просто не представляли, сколько сил надо положить, чтобы восстановить разрушенную церковь, сколько необходимо собрать средств, чтобы вернуть дому Божию его былое благолепие.
До сих пор с улыбкой вспоминаю одно из собраний в череде того множества, которые пришлось провести в Москве в те годы.
Дело происходило в Капотне. В Дом культуры пришло более трехсот человек. И каждый из них пожелал быть членом «двадцатки». Я хорошо понимал, что из такого количества желающих выбрать два десятка по-настоящему преданных Церкви людей будет чрезвычайно трудно. Дебаты могли затянуться до полуночи, и при этом никто не гарантировал, что мы добьемся положительного результата. А еще я прекрасно осознавал, что среди этих трехсот человек – претендентов на места в «двадцатке» – очень много людей случайных, именно таких, кто рвался в нее из-за личных интересов.
И тогда мне пришлось пойти на хитрость. «Дорогие братья и сестры! – обратился я к собравшимся. – Искренне приветствую ваш порыв. Однако имейте в виду: вы должны не только вступить в “двадцатку”, но и положить начало благородному движению, чтобы восстановить переданные вам руины. Надо внести свои собственные сбережения для восстановления храма. Кто сколько может».
После такого моего обращения многие из претендентов стали спешно снимать свои кандидатуры. Ноша, которую они хотели понести ради Церкви, оказалась им не по плечу. Я почему-то в тот момент вспомнил инспектора Московской духовной семинарии архимандрита Леонида (Полякова), его методику проверки абитуриентов при поступлении. Он умел разными способами, неожиданными вопросами, иногда, казалось, парадоксальными предложениями выяснить, кто пришел в семинарию не по зову сердца, а по каким-то иным причинам. Обладая высоким духовным чутьем, он безошибочно отделял зерна от плевел. Мне до сих пор кажется, что я последовал его примеру.
Обо всех сложных случаях, когда возникали, как сейчас говорится, нештатные ситуации во вновь создаваемых приходах, мы обязательно докладывали Святейшему Патриарху Алексию II, и он непременно давал нам совет, как поступать далее. Но время шло, у нас появлялся опыт. Да и народ все больше осознавал, что восстанавливать храмы – дело не простое и не сиюминутное. В храмы стали приходить люди, по-настоящему верующие в Бога. Так создавались наши церковные общины.
Записал А. Хлуденцов
