[image_error src=»https://prichod.ru/upload/medialibrary/809/Дм.%20Филип.JPG»]
Протоиерей Дмитрий Филиппов, священник Братской епархии, мечтал стать летчиком, а теперь получает удовольствие от катания на велосипеде. Уверен, что обязан построить храм в поселке, где пока царствуют «Свидетели Иеговы»(организация запрещена на территории РФ). О том, как мультфильм привел его к вере, каково воспитывать ребенка, который никогда не пойдет и не заговорит, и о многом другом батюшка рассказал в интервью журналу «Врата».
«Будешь в храме проповедь говорить»
— Мама в свое время сказала мне: «Бог есть. Ты просто знай и никому не говори». В моем советском детстве об этом не принято было говорить. Сказала: «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа» молитовку читай про себя». И мне это в душу запало. И хотя потом на уроках физики утверждали, что Бога нет, я верил тому, что сказала мама.
Ближе к десяти годам начал задумываться над бренностью бытия. Для чего человек живет, зачем умирает? Как я буду ощущать себя в момент смерти? Неужели только небытие и больше ничего? Эти мысли плюс мамины слова натолкнули меня на поиски. А тут в постсоветский период стали появляться книжки о вере. Мультик «Суперкнига» по телевизору шел, о Библейской истории.
Около года мы дома обсуждали, что надо креститься – крещеной была только мама. Когда узнали, что в Братске на улице Муханова строится храм, пошли все вместе: папа, младший брат и я. Тогда много народу крестилось: человек 40-50 нас в тот день было.
Отец Анатолий (Зайшлый, первый настоятель храма Всех Русских Святых города Братска) сказал, что само по себе крещение еще не значит, что ты Богом спасен. Сказал, надо ходить в Храм, молиться, бывать на исповеди и причастии. И я так себе и заложил в голову. Звал маму, брата сходить со мной вместе в храм.
Весной покрестился, а ближе к лету отец Анатолий меня на исповеди приглашает: приходи, мол, сюда поработать, другие ребята уже ходят — храм строится, хозяйство большое. Начал ходить летом: простая работа, где-то что-то убрать, где-то что-то подмести, где-то что-то сложить. В конце лета иду в храм, догоняет меня отец Анатолий на своей белой «Ниве», останавливается: «Дима, садись». Странно, удивительно, батюшка меня подвезти решил! «Ну, все, — говорит, — Дима, пойдешь в алтарь, будешь мне помогать». Удивился тогда, в смятении был, не знал, что отвечать. Ввел он меня в алтарь, показал: вот здесь три поклона, здесь так ходим, здесь вот этого не трогаем. Богослужение закончилось, он с проповеди возвращается и говорит: «Ну вот, и ты так же будешь в этом храме проповедь говорить. Поступишь в семинарию, станешь батюшкой». Я открыв рот все это слушал…
Пономарство у меня поначалу было неудачное. Ничего не понимал! Когда кадило разжигать, когда его подавать, когда со свечой выходить? Какое-то время потом не ходил в храм: мальчишеская дурость была в голове, хотелось гулять, хотелось чем-то несерьезным заниматься. Потом, основательно соскучившись, вернулся. Отец Андрей (Огородников, сменивший на посту настоятеля отца Анатолия) тогда меня еще и на клирос благословил.
И вот оказалось, что пока я на клирос не попал, я вообще богослужения не знал. На клирос встал, начал подглядывать в книжки, подпевать. А слух и голос были – с семи лет в хоре «Жаворонок» пел. Втянулся, все полюбилось, стало знакомым, родным, главное — понятным!
Когда приходишь в храм и не понятно, что происходит – трудно молиться. А когда понимаешь службу, смысл каждого действия, тогда и само богослужение плодотворно проходит, потому что ты в нем участвуешь. Не просто как тело, находящееся в храме, а и душой, и умом, и сердцем погружаешься.
Небо. Самолет. Девушка
— На клиросе я и с будущей матушкой своей познакомился. У нас регентом в тот момент была Наталья Игнатенко, она привела девочек из музыкального училища. До того момента по нотам у нас практически не пели. Бабушки собирались, пели что помнили с юности. А Наталья пришла – старалась по нотам, чтобы было покрасивее, поторжественнее. И вот она с собой девочек привела, кто-то покрестился из них, кто-то отпал, а кто-то остался.
Марина осталась. Мы сдружились, стали общаться.
Вы после школы сразу в семинарию стали поступать?
— Нет. Первый год я поступал в летное училище. Лет с двенадцати я одновременно мечтал стать священником и летчиком. И вторая мечта довлела больше. Тогда зачастую в отпуск самолетами отправлялись, до трудных 1990-х почти каждый год летали к родственникам. Тогда и зарплата у родителей позволяла. И я это дело очень любил. К иллюминатору прильну, любуюсь, какая красота, какие облака! Мама как-то раз спросила: «Может, поездом поедем?» «Нет! Полетим!». Страха перед полетами вообще не было.
И отец Андрей Огородников меня благословил поступать в летное. Общее состояние здоровья проверили в военкомате – нормальное, езжай, поступай. А приехал в Иркутск, там вторая медкомиссия – меня забраковали. Наборы в 1990-е были маленькие, очень строго относились к здоровью абитуриентов. В тот год я никуда не поступил. Продолжал пономарить и уже целенаправленно готовился в семинарию. Церковно-славянский язык заранее подтянул.
Знающий человек сказал мне: бери Псалтирь и по кафизме в день читай. Начал читать, а это же не просто чтение, это молитва, и церковно-славянский язык раз – и дался. Незнакомый, непонятный, вдруг стал понятным. А через год настоятель написал мне характеристику, и я поступил в духовную семинарию в Тобольск.
Поступал, уже зная гласы, зная, как Апостол читается, поэтому в семинарии в этом плане легко пришлось, в первое время особенно. Хотя, конечно, сложности свои были. Очень много информации, очень много предметов. Голова «пухнет» первый год. Но что касается богослужения, устава церковного – это все давалось легко.
В школе-то я учился не очень хорошо, средненько. Меня подкосили последние два-три года, когда вот эта мальчишеская дурость была, несерьезность отношения ко всему. А в семинарии как-то мозги включились, и как по маслу пошло. Уроки даже не приходилось учить. Сразу все откладывалось в голове. Тем более практика была.
Сама жизнь в семинарии располагает быть усердным и к молитве, и к учению. Потому что иначе там придется тяжело. Ограниченное пространство, как в армии: храм, класс, трапезная и комната, где ты спишь. Четыре места. И в течение суток все эти четыре места посещаешь. В учебу хочешь-не хочешь погружаешься. И хотя в стране эти времена были тяжелыми, бедными, у меня воспоминания только благостные, ностальгические.
Когда в семинарию уехал, стал ощущать некоторую грусть по своим друзьям, которые в Братске остались, особенно по Марине – будущей супруге. Вдруг понял, что она мне небезразлична. Стали переписываться. После первого курса я уже пошел в наступление, как говориться. И мы договорились: да, мы друг другу нравимся, хотим создать семью. Но жениться семинаристам после первого курса не разрешают – еще рано, еще молодые.
После второго курса мы поженились и повенчались. Конечно, мы и тогда молодые были. Вот говорят, вы, наверное, рано семью создали. Да, наверное, рано. Но я не жалею об этом нисколько. Летом 1999-го здесь, в Братске, мы поженились, повенчались, и матушка со мной уехала в регентский поступать.
В декабре на праздник Введения Пресвятой Богородицы у меня состоялась дьяконская хиротония. Для меня не было сомнений принимать сан или нет. Я для себя все решил еще до поступления.
Полгода я ездил в храм на поезде.
— Год я ходил дьяконом. Сам так попросил, считал себя еще слишком молодым. Дьяконское служение очень ярко запомнилось. С одной стороны, ты еще вроде не несешь большой ответственности за тех, кого крестишь, исповедуешь, причащаешь. С другой — ты уже у престола предстоишь и орарем указываешь на Тело и Кровь Господни, в богослужебный устав, в саму молитву вживаешься.
Дьяконом пережил и Великий пост, и Пасху. Потом уже со священнической стороны это по-новому переживаешь. Я благодарен семинарии, владыке Димитрию, что мне этот год дали, потому что больше уже такого опыта в жизни не будет.
По возвращении из семинарии владыка Вадим меня к себе вызвал, мы с ним побеседовали. Спросил, не дать ли мне отдельный приход? Я сказал, что еще побуду под крылом отца Андрея. Владыка меня оставил третьим священником на приходе Андрея Рублева. Только поручил, чтобы я ездил в Чуну (расстояние от Братска больше 100 километров, по железной дороге минимум три часа езды). Там на приходе не было батюшки. И где-то полгода я туда по воскресеньям и большим праздникам добирался на поезде.
В субботу уезжал — в воскресенье возвращался. Владыка потом прибыл в Братск летом, предлагал: «Не хочешь ли в Чуну?» У нас на тот момент уже Лена родилась, ей было где-то полгода, и мы уже поняли, что она с родовой травмой. Я сказал: «Владыка, извините, у нас ребенок вот такой, я боюсь». Матушка была в расстроенных чувствах. Мне бы пришлось либо оставить семью в Братске, либо забрать с собой, но тогда супруга лишилась бы помощи своей мамы, у которой мы тогда жили. Владыка сказал, хорошо, оставайся здесь.
Чуда ждали. Уже не ждем
Вам с матушкой было по двадцать с небольшим лет, первенец, и вдруг такое. Как Вы сживались с этой новой реальностью?
— У меня было уныние, но быстро прошло. Потому что я был погружен в богослужение. Молитва очень помогала. Отчаяние было где-то первые полгода, когда стало понятно, что ходить Лена не будет. Были мысли: «Ну, с кем такое случалось?! А со мной случилось». А потом стали вокруг появляться семьи прихожан с такими же детьми. Стало приходить осознание для чего это.
Для чего?
— Уход за таким человеком дает тебе смирение, терпение и возможность проявлять большую любовь. Когда обычный ребеночек бегает, ты его одел, накормил и своими делами занимаешься. А тут тебе надо повнимательнее быть к человеку. С Настей (второй дочерью) я даже ни разу голос не повысил, не пришлось. Она как отдушина, у нее и поведение, и оценки хорошие. А за Леной надо поухаживать, надо грязную работу сделать, памперс поменять, в ванну отнести, помыть ее. Тяжести эти научают смирению на деле. А не просто на проповеди сказать: «Мы должны любить ближнего». Любви научаешься. Действенной любви.
Это не сразу далось?
— Нет, не сразу. Когда воспринял, как волю Божию. А когда волю Божию воспримешь, силы душевные не тают. Зато Лена человек безгрешный. Ну, как безгрешный? Конечно, она капризничает, проявляет иногда характер, что-то требует, чем-то не довольна. Но это простительно людям в ее положении. Она многое понимает, но говорить не может. Есть у нее определенные звуки, когда хочет пить, кушать, просит включить мультик любимый. Мы с ней можем договориться: «Лена, нам надо с мамой уйти в магазин на пару часов». На службу также: «Лена, ты будешь одна, вот тебе на тарелочке печенюшки».
А Вы когда-нибудь ждали чуда? Что случится исцеление?
— Да, ждали. Ну, конечно, ждали. Молились, думали об этом, к мощам прикладывали. Ждали, да…
Уже не ждете?
— Нет, не ждем. Потому что видимо так надо… Состояние дочери воспринимается как свойское, привычное. Сейчас уже трудностей больших не доставляет. Врачи постоянно приходят, удивляются: «да, у вас ребенок хорошенький, понимающий».
А что еще в духовном плане ей нужно? Мы можем многое: пособоровать, причастить. Сама она, не зная другой жизни, не чувствует себя обделенной. По ней это видно. Лена воспринимает себя нормальным, достаточным человеком. Она счастливая бывает. Искупалась, например, — счастье.
Когда ты видишь, что человек радуется, пускай и в таком состоянии, это бальзам на душу.
Уныние, ожидание чуда как-то и отошло…
Молитва – это духовная скрепа
— Когда начинал служить, материальное положение было сложное. Квартира однокомнатная, один ребенок-инвалид, второй — грудничок. Просто негде развернуться. Мы некоторое время не жили из-за этого вместе, я переехал к своим родителям. Снимать жилье не могли себе позволить. Я жил недалеко, десять минут ходу. Приду, посижу, помогу. Тяжело было. Матушка пребывала в некоем унынии. Женщины, я же понимаю, больше чувствами живут, сердцем воспринимают. Поступить по логике не всегда получается, чувства довлеют над логикой. Но когда Настю в детский садик определили, матушка на клирос вернулась, у нее уныние стало отходить. Она занялась делом, которое ей понятно, с людьми стала работать. И отношения у нас потеплели, более близкими стали.
У матушки вообще хорошо получается с людьми работать: собрать, организовать, чтобы вместе пели. Мы и сводным хором с певчими из других храмов выступали на региональных конкурсах. Мало-помалу она с мыслями грустными рассталась. Уныние отошло, смирение появилось.
Я оставался на родном приходе. Владыка Вадим благословил: раз вас теперь трое, служите каждый день. И монастырь уже собирался, а при монастыре желательно, чтобы литургия совершалась ежедневно. Мне приходилось служить почаще остальных. Потому что отец Андрей Огородников по настоятельским делам, отец Андрей Скрынько – по гимназии. Иногда даже на Двунадесятые праздники один оставался на приходе.
И вот эти частые богослужения, общение с людьми на исповеди, на собеседованиях перед крещением и радость доставляли, и закаляли. Мы ходим в храм и становимся священниками не для внешнего благолепия, а для действенной молитвы, для реального богообщения. А это духовная борьба, определенные усилия. Бывают немощи, искушения даже в телесном плане. Стоишь перед Престолом, и вдруг ноги больные, спину что-то прихватывает, а из храма вышел – ничего не беспокоит.
У нас в семинарии тоже так было. В воскресный вечер служили акафист святителю Иоанну Тобольскому. Большое богослужение, архиерей, священники, семинаристы, прихожан много. Торжественная служба, три хора. И вот дежурный помощник (начальник над семинаристами) спрашивает: «Ребята, может, кто потрудиться согласен?». И некоторые: «Давайте я! Я!». Мол, пойду лучше 400 литров картошки начищу, чем на богослужении стоять. Вроде бы чего тут сложного? Стоишь да стоишь себе. А лукавый мысли навевает: пойти бы мешки потаскать, лишь бы не молиться. С этим искушением приходится бороться по сей день. Потому что священник – это прежде всего молитвенник. Он стоит перед Престолом. Во вторую очередь он уже строитель храмов и учитель веры.
Педагог. Настоятель. Благочинный
— В 2007 году меня определили в православную гимназию вести литургику и историю церкви. Гимназическая жизнь для меня многое открыла. Потому что с детьми работать гораздо сложнее, чем в воскресной школе со взрослыми. Потребовалась большая концентрированность мыслей, чувств, времени. Стал строже к себе относиться, дисциплинированность повысилась.
Поначалу было сложновато. Потом какие-то книги из библиотеки гимназической почитал, что-то из семинарских конспектов посмотрел. Уроки стали получаться, детям стало нравиться, мне тоже.
Интересное чувство возникает, когда детям преподаешь, они усваивают, понимают, тебя слышат — благостное чувство такое, сознание, что ты что-то хорошее можешь им преподать. Потом требования к образовательным учреждениям стали строже, а у меня педагогического образования нет. И с 2014 года я перестал преподавать. За этот семилетний опыт очень благодарен отцу Андрею Скрынько, директору Православной гимназии Братска. За общение с детьми, за то, что свои знания подтянул. У меня раньше был страх перед аудиторией. Вроде, все знаешь и даже готовился, и раз – ничего сказать не можешь. Как будто к доске вызвали… А тут с детьми поработал, аудитория стала обыденной, понятной, и страх пропал.
Когда в конце 2011 года образовалась епархия, появились дополнительные обязанности, больше богослужений стало, послушаний разных. Жизнь закипела — и богослужебная, и приходская. Владыка благословил настоятельство в ж/р Порожский (отдаленный район Братска с преимущественно частным сектором). Никогда не был настоятелем и не думал об этом никогда. Даже как юридически организовать приход не знал, в семинарии об этом на пятом курсе говорят, а я очно его не проходил. Все пришлось познавать в полевых условиях. Слава Богу, отец Антоний (Васильев, секретарь Братской епархии) у нас есть, подскажет, поможет.
У Вас столько послушаний! Окормление детской туберкулезной больницы, коррекционной школы-интерната, музыкального училища, отдаленной районной больницы… Еще Вы и благочинный.
— Это не так сложно. В Новодолоново езжу раз в квартал, порой, раз в месяц. Так же, как в музыкальное училище. Обычно прихожу на торжественные мероприятия – поздравить. В туберкулезной больнице я бываю редко – объект режимный. Только если кто-то из родителей сам обратится. Коррекционная школа, когда меня назначали, была детским домом. Тогда у нас поактивнее общение было. А теперь сложно: тяжело общаться не столько с детьми с отставанием в развитии, сколько с их родителями. Они неохотно идут на контакт. На праздники — 1 сентября, выпускной, — я всегда там бываю.
Житейские радости
[image_error src=»https://prichod.ru/upload/medialibrary/aed/Дм.%20Фил2.JPG»]
Про профессию летчика не вспоминали больше?
— Вспоминал, до сих пор вспоминаю. Новости смотрю про авиацию. В паломничества летал – наслаждался. Если днем летишь, красоту Божию наблюдаешь! Эта мечта мечтой и осталась. Но она не активная. То есть если у меня появится возможность, я не буду ее реализовывать.
А есть в вашей жизни что-то ради удовольствия?
— Велосипед! Сейчас, правда, его немного забросил. Появилась возможность в середине нулевых купить хороший велосипед, стал кататься. Потом отец Андрей Скрынько увидел, что я на велосипеде в храм езжу, тоже купил. А в следующем году говорит: «А давай велопоход устроим». «А давай!». Людей собрали, поехали гимназисты, родители и педагоги от Братска до Иркутска. Более шестисот километров. Страшно было. Но восторг такой же практически, как от полета. Едешь: поле, тучи, молния, дождь льет. Потом палатка, костер, тоже приятные ощущения. Природу подробнее узнаешь. Потому что обычно поездом, автобусом, самолетом добираешься куда-то, общности с природой не чувствуешь. А тут ощутили всю красоту в мельчайших подробностях.
Крест есть – несем
Что радует и что огорчает вас в пастырском служении?
— Радует само богослужение. Это самое лучшее, что есть в моей пастырской деятельности. Если бы меня спросили: давай мы у тебя какое-то послушание заберем (например, настоятельство), но служить будешь чаще – я выберу служить чаще. Ответственность настоятеля и благочинного немного тяготит в том плане, что разделяешь ответственность с тем, от кого зависит решение тех или иных вопросов и кто тебя подвел. Я не умею быть руководителем. К этому надо иметь талант. Настоятельство воспринимаю, как волю Божию. Благословили – значит, надо делать. Крест такой есть — несем.
Считаю, что раз я настоятель, то должен построить храм в Порожском. Но сейчас сделать этого не могу никак. Нет ни финансовой возможности, ни людей, которые бы поддержали. Может быть, не умею таких людей найти и организовать, потому что я не руководитель. Но считаю, что я должен это сделать.
Но ведь важен не только финал, но и то, что происходит здесь и сейчас, каждый день.
— Да, в настоятельской работе, видимо, важен сам процесс борьбы за приход, за здание, за храм. У нас было время, когда нам негде было молиться. У нас там недоброжелателей много. В Порожском у «Свидетелей Иеговы» (организация запрещена на территории РФ) большое здание. Вывеску они, конечно, сняли, когда их запретили. Но деятельность продолжается, люди туда ходят. К нам заходили одно время, устраивали с нашими прихожанами дебаты. Я споры все ограничиваю. Если вы пришли только спорить, смысла нет. Все равно каждый останется при своем. Я понял это еще молодым семинаристом. Есть вопрос, ответь на него честно, с любовью. А спорить не надо. И эти люди к нам перестали ходить.
Кроме того, чтобы храм построить, о чем мечтаете?
— Да особой мечты кроме этой нет. В материальном плане уже не о чем мечтать. Раньше хотелось, чтоб квартира была, чтоб транспорт был. Теперь только одна духовная мечта – совершенствоваться надо.
Марина Андрейчикова
Публикация журнала «Врата»
