О том, что даже в наше время война – это, по большей части, дело рыцарей, а также об исключениях из этого правила, почему священническое служение дает дерзновение на поле боя, как бесстрашие в ситуации опасности для жизни не исключает глубокого чувства страха Божия, откуда он и для чего нужен этот страх, зашла речь в разговоре настоятеля храма великомученицы Варвары при штабе РВСН протоиерея Михаила Васильева с Владимиром Легойдой в программе «Парсуна».

О страхе человеческом

Конечно, я ничего не боюсь, я Рэмбо (улыбается). Ну а чего бояться? После того, как ты один раз совершишь осознанно и осмысленно Евхаристию вот этими грешными недостойными руками, увидишь, как сила Божия в немощи совершается…Ну, извините, священническое служение мне дает очень много сил и дерзновения. Я делюсь ими с другими, в том числе и с воинами. Я же точно знаю: Бог не выдаст – свинья не съест. Это же очевидно совершенно: если Господь с нами, прибежище и спасение наше, кого убоюся?

Вот у меня были ситуации, когда обстрел идет, и мне говорят: надо ползти. Я отвечаю: «Это бессмысленно. Такой рельеф местности, что просто видно. Давай пойдем?» Мне говорит командир батальона: «Ты чё, дурак, батюшка?» А я ему: «Ну давай так: у меня будет ряса развеваться, а ты рядом иди». И я увидел, как с другой стороны перестали стрелять просто потому, что идет священник. И дали просто пройти. Так было, жив Господь, и это правда.

Так действительно работает в любой вооруженной силе: в основном рискуют жизнью искренние люди, и они уважают такую же искренность в других. То есть все-таки война – это для рыцарей. Норма – соблюдать обычаи войны. Я видел в самых разных местах, как благородно ведут себя люди на войне и по одну, и по другую сторону окопов. И я видел, как это благородство распространяется в том числе на то, что, например, дают спокойно набирать воду.

Видел и другое. Но чаще всего видел, как перед лицом смерти благородно ведут себя те, кто рискует жизнью. Этого благородства, слава Тебе, Боже, по-прежнему еще хватает. Но бывало и так, что по мне, священнику в рясе и с епитрахилью, специально стреляли. И это тоже правда. Но Господь милостив.

После того, что мы видели в Сирии совершенно жуткие пытки, которым подвергали христиан, очень легко объяснять нашим военнослужащим, зачем мы там. В стране для христиан действительно был практически ад. И много христиан погибло – я это знаю не из интернета.

О страхе Божием

Бога я боюсь, потому что знаю, как много я накосячил. Знаю, как много сделал не так, как следовало делать. Я боюсь того, что не оправдал доверия, боюсь того, что это всё было вотще. Я боюсь того, что всё это, [что я делал,] недостаточно настоящее – я ведь соблазняю людей своим поведением, своими словами, своими действиями или, например, бездействием. Очень часто люди приходят и просто просят денег. А у меня их нет в военном гарнизоне, и я не даю. Но я же их соблазняю: они видят, что поп едет за рулем пусть подержанной, но какой-никакой иномарки. И он на светофоре не дал денег. И я понимаю, что поступаю плохо. Но чаще всего дело не в жадности, а в том, что на самом деле… Сказать, что военные священники в армии живут без средств, – это просто реальность. Жалование у тех, кто его получает (я не получаю), – 20-25 тысяч рублей в месяц.

[Порой людей может соблазнить, если] я недостаточно внимателен, груб или слишком жёсток в требовательности своей: и пастырской священнической, и в храме, и на исповеди. Да, я знаю, как до́лжно, но не всегда соизмеряю это с той мерой любви, которая все-таки должна превалировать. Вопрос о законе и благодати – что конкретно здесь должно быть?

Я стараюсь молиться Богу, чтобы Господь умудрил, но, очевидно, туплю. И прошу прощения. И поэтому боюсь, что, действительно, вот эти мои 23 с лишним года священнического служения были не совсем такие, как, наверное, стоило бы ждать.