Живые и мертвые древности
В Италии в Равенне, Риме, Венеции, Флоренции христианское прошлое реально. Для меня уж точно. Оно натурально, ярко, завораживающе, ощутимо. Это не только архитектура, не только лики Господа, Богородицы и святых явленные во фресках и мозаиках. Не только храмы и монастыри. Это − то древнее, чуть ли не сакральное пространство, в котором чувствуется жизнь, смысл и наполненность. Былое и настоящее тут реальны и связаны, едины и актуальны. Эти древности во многом живые и сегодняшние.
Схожего впечатления ждешь и от Стамбула. И более того, мне доводилось слышать от многих, да и во мне было похожее чувство, что Стамбул − не просто бывший Константинополь. Он − уснувшая и спрятанная под пеленой столетий столица Византии. Он − затаившаяся развенчанная Святая София, величайший храм и символ восточного христианства, готовый в любой момент принять Крест. А есть и такие, и это не шутка, для кого Стамбул − надежды на торжество Православия и Босфор под русским флагом.
Однако к реальности, той реальности, что дана была мне в ощущениях и опыте, сказанное не имеет отношения. Святыни и древности предстали мне в Стамбуле серостью и затхлостью на фоне жизни. Стамбул − восточная яркая, по-своему гостеприимная суета. Море людское среди двух морей. А древности в Стамбуле? Они не имеют к этой жизни никакого отношения. Они − ни ее прошлое, ни настоящее, ни будущее. Древности Стамбула − даже не остатки, а останки какой-то другой позапрошлой жизни, съеденной жизнью еще вчерашней.
Айя София
Всем известная Айя София − ныне музей, а в прошлом мечеть, сварганенная из храма Святой Софии через опустошение, через уничтожение не только всего христианского, но и всего величия. Стенам придан статус не более чем строительных конструкций. Некоторые из них как музейные экспонаты, вернее, их фрагменты, теперь имеют прежний вид. Расчищен кусочек потрясающей мозаики, украшавшей своды боковой галереи, восстановлены лики Господа, Богородицы, Предтечи и императоров. Но это крохи. Все равно почти все пространство погружено в мрачную пустоту и обрамлено примитивными орнаментами, вызывающими чувство, будто находишься под расписной пиалой.
Не знаю, насколько тут следствие исламизации, или это дело фанатичных людей… Или до этого довела себя сама Византия? Но то, что когда-то было величием Второго Рима, величием христианской столицы всей вселенной, стало хламом, да еще и за большие деньги для посетителей.
Айя Ирина
Наибольшее впечатление на меня произвела Айя Ирина. Этот кирпичный короб в километре от Айя Софии − древнейшая из сохранившихся в Стамбуле церквей, построенная еще Константином Великим при зарождении Константинополя. Вход стоит около 400 рублей (скидок на детей нет). Внешне − заброшенное здание. Таких много на Руси: пустые обшарпанные «коробки» церквей − символы советского прошлого.
Если не знать, что стены Айя Ирины видели, да и слышали многих святых, даже самого Златоуста или Григория Богослова, да и всех византийских императоров, что эти стены были свидетелями пышных богослужений и церемоний, то почти невозможно разглядеть хоть что-то важное и впечатляющее для посетителя. Если не встречать упоминание этого храма в книгах по истории и даже учебниках по православному богослужению, то никаким чувством, особенно на фоне бесконечных мечетей, повторяющих общие формы базилик, не проникнешься.
Входим внутрь бывшего храма Святой Ирины. Переполняет ожидание чего-то великого, как в храмах Равенны. И что же видишь? Ничего! Невозможно поверить, но это так! Серая пустота и сырость и затхлость. Вместо свода натянута сетка, оберегающая посетителей от обрушающейся кровли.
Не знаю, для кого и как, но для меня это не связано с прошлым христианства. И дело не в фактах или былом величии. Тут нет связи с настоящим − она оборвана, а значит, это прошлое бесплодно. Это мерзость запустения. В отличие от древностей Европы, эта древность мертвая, пустая и по духу, и по смыслу.
В Православии есть понимание храма как стен вокруг Причастия, то есть стен вокруг собрания молящейся общины, приобщающейся Христу. Правда, со временем это богословское понимание было потеснено, дав место пониманию здания-храма как святыни, как неба на земле, выраженному через росписи, мозаики, лики. К чему это я? К тому, что храмы в Константинополе… простите, храмы в Стамбуле − пустые и невзрачные − напоминают, что они отнюдь не небо. Они стены. Да. Но стены вокруг пустоты. Ушло Православие, нет христианских общин. Стены умерли. И более яркого обозначения этого, чем затхлость и голость бывшего храма Святой Ирины не придумать.
Два вывода
Три дня моего пребывания в Стамбуле я могу выразить двумя тезисами. Первый − очень прагматичный. От Стамбула следует ждать встречи не с прошлым, не с Византией. А с настоящим, с самим Стамбулом − городом турок, городом самостоятельным и самобытным.
Второй вывод − более философский и важный для меня как христианина. Величие Империи, земное величие Церкви, сила и власть − все это не более, чем материал для жерновов истории. Если все это не способно проповедовать Евангелие и давать жизнь, то в любом случае в результате превратится в пыль.
Процитирую Бродского
По дороге домой в самолете я прочел записки Бродского о Стамбуле, где он сказал и несколько слов о восприятии этого города. Некоторые его мысли вызвали во мне живой отклик:
«Я видел мечети Средней Азии − мечети Самарканда, Бухары, Хивы: подлинные перлы мусульманской архитектуры… Они − шедевры масштаба и колорита, они − свидетельства лиричности Ислама. Их глазурь, их изумруд и кобальт запечатлеваются на вашей сетчатке в немалой степени благодаря контрасту с желто-бурым колоритом окружающего их ландшафта. Контраст этот, эта память о цветовой (по крайней мере) альтернативе реальному миру, и был, возможно, поводом к их появлению. В них действительно ощущается идеосинкретичность, самоувлеченность, желание за(со)вершить самих себя. Как лампы в темноте…
Стамбульские же мечети − это Ислам торжествующий. Нет большего противоречия, чем торжествующая Церковь, − и нет большей безвкусицы. От этого страдает и Св. Петр в Риме. Но мечети Стамбула! Эти гигантские, насевшие на землю, не в силах от нее оторваться застывшие каменные жабы! Только минареты, более всего напоминающие −− пророчески, боюсь, − установки класса земля-воздух, и указывают направление, в котором собиралась двинуться душа. Их плоские, подобные крышкам кастрюль или чугунных латок купола, понятия не имеющие, что им делать с небом: скорей предохраняющие содержимое, нежели поощряющие воздеть очи горе. Этот комплекс шатра! придавленности к земле! намаза. На фоне заката, на гребне холма их силуэты производят сильное впечатление; рука тянется к фотоаппарату, как у шпиона при виде военного объекта. В них и в самом деле есть нечто угрожающе-потустороннее, инопланетное, абсолютно герметическое, панциреобразное. И все это того же грязно-бурого оттенка, как и большинство построек в Стамбуле. И все это на фоне бирюзы Босфора. И если перо не поднимается упрекнуть ихних безымянных правоверных создателей в эстетической тупости, то это потому, что тон этим донным, жабо- и крабообразным сооружениям задан был Айя-Софией − сооружением в высшей степени христианским… Снаружи отличить ее от мечетей невозможно, ибо судьба сыграла над Айя-Софией злую (злую ли?) шутку. При не помню уж каком султане, да это и не важно − была Айя-София превращена в мечеть. Превращение это больших усилий не потребовало: просто с обеих сторон возвели мусульмане четыре минарета. И стало Айя-Софию не отличить от мечети. То есть архитектурный стандарт Византии был доведен до своего логического конца. Это именно с ее приземистой грандиозностью соперничали строители мечетей Баязета и Сулеймана, не говоря уже о меньших братьях. Но и за это упрекать их нельзя − не только потому, что к моменту их прихода в Константинополь Айя-София царила над городом, но, прежде всего, потому, что и сама-то она была сооружением не римским, но именно восточным… Как и нельзя упрекать того, неважно-как-его-зовут, султана за превращение христианского храма в мечеть: в этой трансформации сказалось то, что можно, не подумав, принять за глубокое равнодушие Востока к проблемам метафизического порядка. На самом же деле за этим стояло и стоит, как сама Айя-София с ее минаретами и христианско-мусульманским декором внутри, историей и арабской вязью внушенное ощущение, что все в этой жизни переплетается, что все, в сущности, есть узор ковра, попираемого стопой».
Юрий БЕЛАНОВСКИЙ
Фото автора
