Праздник Преображения Господня является призывом преобразиться и для каждого из нас. Своей историей преображения делится с ведущими Радио «Вера» замечательный актер Виктор Сухоруков, известный по множеству ролей в фильмах и театральных постановках.
Периоды и отрезки
А. Митрофанова: Я когда заходила на Ваш сайт, нашла там замечательные строки, которые очень мне понравились, и я бы хотела, если можно, чтобы Вы как-то их прокомментировали. Автор стихов – Виктор Сухоруков, сразу должна сказать.
Да, я костёр. Господь, прости!
Я был плохим жильцом.
Себя сжигал и не гасил –
Я мнил себя творцом…
В. Сухоруков: Это часть стихотворения, которое я когда-то во второй жизни сочинил. К сожалению, я мог бы Вам и последние стихи почитать, но я не знаю наизусть того, что сочиняю. А что тут комментировать? Это вторая жизнь, где я вылезал из тьмы.
А. Пичугин: Она продолжается, вторая жизнь, нет?
В. Сухоруков: Нет, уже третья – прекрасная, светлая, счастливая.
А. Пичугин: А я думал вторая – это параллельная, нет?
В. Сухоруков: Нет, была первая жизнь… То есть, знаете, когда говорят кануны, периоды, этапы, эпохи. Я бы все-таки разделил свою жизнь… Я уже давно живу, мне много лет, и как-то я понял, что не было у меня никаких перевалов, не было никаких полустанков, не было продолжений, а были точки, жирные точки одного какого-то периода жизни. И поэтому эти периоды я обозвал «жизнями». И сегодня я в третьей жизни.
Знаете, как трилогия «Отрочество», «Юность» и так далее – так и у меня. Когда-то я состоялся как Витя Сухоруков, потом – как Виктор Сухоруков рухнул, исчез, растворился…
А. Пичугин: Это в Ленинграде?
В. Сухоруков: Да, конечно. И сегодня уже я Виктор Иванович – чистый, омоложенный, очищенный, одухотворенный, верующий, счастливый, благополучный, трудящийся, понимающий многие вещи, фаталист. То есть мой сегодняшний Виктор Иванович не похож ни на первого, ни на второго. Поэтому это и есть третья жизнь. Я даже иногда позволяю себе назвать, что я «реинкарнирован»: оболочка осталась, а Сухорукова того уже нет.
Как не бояться смерти
А. Митрофанова: Виктор Иванович, Вы сказали «верующий» и «фаталист» – как это сочетается у Вас?
В. Сухоруков: Вот и сочетается, что я смерти не боюсь, я живу бесстрашно – что же здесь такого противоречивого? Мне кажется, православный человек, верующий не должен бояться смерти, понимая, что это неизбежность, что это реальность, что это та правда, которая нас всех и роднит. Я часто эту мысль пропагандирую и озвучиваю. Чего уж бояться того, что нас объединяет? Мы без разрешения сюда приходим и уходим туда без разрешения. Мы иногда позволяем себе суициды какие-то, и там… или убийства, но это уже к смерти не имеет никакого отношения и в данном случае, я фаталист, потому что понимаю, что это неизбежно, и я этого не боюсь.
И что самое приятное и чем хочу с вами поделиться и нашими слушателями: понимание неизбежности смерти, осознание этого и привыкание к этой мысли освобождает меня от жадности, от стяжательства, от снобизма, от высокомерия. Я очень люблю людей, я люблю свою профессию, я люблю свою родину, и эти любови исходят именно от понимания, что все мы в этом мире тленны – не мной сказано.
А. Митрофанова: Понимаете, когда говорят о смерти даже верующие люди, христиане, а ведь для христианина смерть – это момент встречи со Христом, у многих из них при этом возникает страх. У Вас этого нет, Вы могли бы поделиться, а как это? Может быть, какой-то рецепт от Виктора Сухорукова? Как это случилось в Вашей жизни, почему Вы в таком сейчас состоянии? И действительно, когда Вы говорите об этом, Вы же улыбаетесь.
В. Сухоруков: Конечно, есть… Познера в конце своей программы задает блиц-вопросы, и там у него есть один общий вопрос: если вы встретили Бога, что бы сказали Ему? Я ради этого вопроса к нему бы пошел, потому что есть очень много хороших ответов. Но я бы попросил Бога об одном: «Помоги человеку не бояться смерти, вот этого перехода в другой мир». Как хотите это назовите, в разных религиях по-разному называется этот переход, но он существует.
В данном случае чего люди боятся, первое – это неизвестность, второе – конечно, дурные привычки, даже желание пожрать и многие-многие, как мы обзываем их, «страстишки». А это природные вещи, мы к ним привыкаем и не хотим расставаться с этими привычками. И поэтому нужно сильное понимание того, что это только привычки, это не суть жизни, не суть природы, не суть космоса, а лишь привычки – очень временные, сиюминутные, и обязательно мы там все встретимся, именно там.
Вы придите на любое кладбище – в чем радость посещения странного места? Там люди остаются на камнях, на крестах, на песках, в этих табличках, в этих надписях, порой стершихся, особенно на старинных заброшенных деревенских кладбищах. Я однажды снимался в картине в 1990-х годах, «Хромые внидут первыми» (это практически библейская фраза) снимали мы на древнем-древнем еврейском кладбище в горах в Крыму. У меня даже голова там заболела, но я когда увидел эти камни… Конечно, там было не по-русски написано, но я словно понимал эти надписи, они были из глубины времени, из какого-то далека.
Может быть, это актерское во мне, может быть, я мечтатель, фантазер, изобретатель, только не физический, не конструктор, а изобретатель какой-то эмоции: я даже сегодня, служа в театре Моссовета, тени вижу, слышу шорох шагов ушедших прекрасных актеров – Любови Орловой, Веры Марецкой, Фаины Раневской… Георгий Жженов, Парфенов, Новиков, Абдулов (только не Саша, а другой Абдулов, из «Острова сокровищ»), Бирман – я их чувствую. Но они же были, они остались, просто поменяли место присутствия. Не место жительства – человек изобрел это слово, а именно место присутствия они поменяли; но они же здесь. И вот это понимание, что я только поменяю свое присутствие, свое местоположение, в другой субстанции, в других каких-то, может быть, формах, но я все равно останусь…
И вот о чем бы я попросил Бога при встрече – дай возможность людям либо устать, либо созреть, либо пожить столько, чтобы человек сказал: «Ну все, пора уходить». Мы не умеем уходить, нас к этому никто не готовит. Хорошо ли живет человек или плохо, богато или бедно, ярко или скудно, он все равно не готов к этому перемещению – не к уходу, а именно к перемещению. И это тяготит нас и, стоя у иконы в храме, молясь, мы все равно порой плачем, как ни странно, жалея себя.
А жалеть себя не надо – беречь себя надо, пока живой, беречь, чтобы быть здоровым, чтобы быть сильным, чтобы быть нужным, полезным. Для этого надо себя беречь – для других, потому что сам для себя ты не очень-то нужен.
Вы только вдумайтесь: значит, опять мы приходим в нашем разговоре, как Вы меня завели о том, что самое главное – мы понимание в себе не развиваем, понимабельность в нас притуплена. А почему? Потому что есть очень много соблазнов, много вкусностей, много искушений. Не зря же во всех религиях есть добро, зло, есть свет, есть тьма. И вот это противостояние… но никто не говорит о мостках, об этих приемных комнатах, об этих секретариатах, об этих помещениях и пространствах, которые сосуществуют, про эти «промежуточки» между темным и светлым. Вы знаете, как осень передает сейчас эстафету зиме – это самое омерзительное время, вообще, когда весна уступает место лету, лето – осени, это всегда непонятное ощущение… Так и между жизнью и смертью есть некий переход, о котором… к которому мы не подготовлены. Мне кажется, Бог бы мог нам в этом помочь.
И тем не менее, не бойтесь смерти, она придет.
А. Митрофанова: Так же, как осени и весны.
Зачем нужны трудные дни
А. Пичугин: То, о чем Вы сейчас рассказывали, – Вы сами пришли к этому уже в третий период жизни, да?
В. Сухоруков: Нет, это созревало, как ни странно, в период тяжелый, в период отчаяния, в период потерянности. Все созревает там, где плохо, а не там, где хорошо. Есть же поговорка о том, что человек познается в беде. Мне кажется, человек познается в радости, и мне это ближе. Почему – потому что, как ни странно, когда я как человек, физическая сущность, пребываю в удовольствии, в достатке, в благополучии – все хорошо, у меня все хорошо, у меня все нормально – я начинаю заблуждаться и совершать ошибки.
А самое главное – исчезает инстинкт самосохранения и притупляется чувство бережливости другого. Мы утрачиваем сочувствие, не слышим шороха беды, скрипа трагедии, понимаете? Потому что нам хорошо. А вот когда возникает напряжение в твоей жизни, какая-то экстремальная ситуация, напружинивается твоя жизнь, когда тебе надо собрать свою волю в кулак, один ищет выход, создает для себя как бы возможность спасения, а другой погибает, накладывает на себя руки, спивается, заболевает и так далее. Не хватает у него, как ни странно, не силы физической, а именно понимания того, что надо просто сосредоточиться, сообразить, определиться и понять (вот, пришли к слову «жертвенность»), что наступил тот момент, когда с чем-то придется расставаться.
А расставаться мы не умеем, потому что мы уже к этому привыкли и опять слово «привычка» возникает в нашем разговоре. И вот расставаться с привычками нам трудно, то есть избавляться и расставаться с тем, что имеем, или что-то разрушать, жертвуя чем-то, теряя. Есть же у меня поговорка: отдавая, не жди ничего взамен, теряя – не жалей об этом. И наоборот: теряя, не жалей об этом, отдавая – не жди…
Это и есть жертвенность, и как раз мы подходим к тому, по какому принципу я сегодня живу. Как ни странно, когда я на территории благополучия, это терпение, жертвенность и непредательство. Это, может быть, очень идеальная формула поведения, но я к этому стремлюсь, она мне помогает.
А. Митрофанова: Терпение, жертвенность и верность – фактически, да, непредательство.
В.Сухоруков: Нет, верность – это верность. А непредательство… Я такое сложное сочетание «не» и слова «предательство» не зря подчеркиваю, потому что оно все равно будет присутствовать, –предательство мы иногда это совершаем, сами того не ведая. Но это не предательство, когда ты должен опять-таки понимать. Верность – это верность. Вот я вам верен, или неверен – я ухожу. А предательство – когда я эту верность порчу. Когда верность, допустим, к вам, я верен вам и вдруг подтачиваю эту верность, ее уродую, искореняю и причиняю тем самым вам какую-то коррозию.
А. Митрофанова: Знаете, если бы всякий раз мы так, причиняя кому-то боль, анализировали наши действия, наверное, боли бы было гораздо меньше.
В. Сухоруков: Ну, это не самый тяжелый труд, между прочим.
«Однокоренные» слова
А. Митрофанова: Я согласна, но, кстати, необходимый. Поделюсь своей поговоркой, по поводу которой люди очень часто, слушая меня, крутят у виска. Я говорю, что радость – это естественное состояние человека, имея в виду, конечно, не то, как в анекдоте про девочку, которая ходит в каске и всегда улыбается, а радость как внутреннее состояние, ну, я не знаю, сияние что ли. И я не отношусь к тем людям, которые умеют это состояние внутри себя всегда удерживать.
В. Сухоруков: Ну, я Вас научу тогда.
А. Митрофанова: Расскажите.
В. Сухоруков: А Вы тогда говорите, что не радость, а благодарность, потому что это почти рядом. Ведь быть благодарным – это уже радость. Вот и все. И слово «благодарность» ближе и понятнее людям, чем слово «радость». Ведь сразу у людей ассоциируется: если радость, значит улыбка, значит какие-то хи-хи, ха-ха…
А. Митрофанова: Кстати, да.
В. Сухоруков: А благодарность – это поступок. Радость – эмоция, а благодарность – поступок.
А. Митрофанова: Благодарность…
В. Сухоруков: Быть благодарным.
А. Митрофанова: Знаете, в эфире однажды здесь был протоиерей Игорь Фомин, и мы вывели эту формулу любви. Благодарность была одним из компонентов этого прекрасного состояния – состояния человека, состояния жизни. Там еще были жертвенность, ну, и как раз-таки радость. Получается, что все как-то один к одному.
В. Сухоруков: Да, конечно. Уже не нами все это придумано, все уже зафиксировано, только мы в суете своей на это внимания не обращаем.
В основе публикации –
передача «Светлый вечер» на Радио «Вера»
Полностью беседу с актером Виктором Сухоруковым читайте и слушайте на сайте Радио «Вера».
