Владимир Маторин – народный артист России, оперный бас с мировым именем, солист Большого театра. Совсем недавно, 4 мая, Президент России подписал указ о награждении его орденом Дружбы. Пел Маторин на лучших сценах мира – в Англии, Италии и Испании, во Франции, Бельгии, Нидерландах, Германии, Греции, на Кипре, в США, Канаде, Мексике и Новой Зеландии, Ирландии, Швейцарии, Польше, Чехии, Югославии, Турции, в Китае, Японии, Монголии, Южной Корее… А порой этот певец исполняет духовные песнопения, в том числе в храмах. Однажды, завершив пение в Покровско-Татианинском храме Чебоксар, он исповедально сказал: «Грешу и каюсь, и ищу Бога, и молюсь, и снова грешу, потому что так устроен мир, тем более, что в оперном репертуаре те герои, которых я пою, не святые…» Так что для этого знаменитого оперного исполнителя церковное пение? Как он однажды соприкоснулся с верой? Почему 1000-летие Крещения Руси стало для него личным открытием Православия? Чему учат этого артиста его герои? Этому было посвящено интервью, которое Владимир Маторин дал несколько лет назад.
Владимир Анатольевич, я знаю, что у Вас особое отношение к церковному пению. Что Вы чувствуете, когда поете в храме?
– Вообще, когда я пою православные молитвы, у меня такое суммарное чувство: с одной стороны, меня «морозит» от того, что я это исполняю, а с другой стороны – вулкан внутри сердца вырывается наружу от радости, что эта богатейшая часть православной музыки, красивой, удобной, без скачков, с ее гармоничным звучанием, горячим молитвенным словом исполняется в храме. Потому что эта музыка писалась для храма. Если есть такая возможность, я, конечно, включаю духовную, православную часть в концертную программу. Но так, как звучат в храме, эти произведения нигде не прозвучат. Здесь ведь и намоленные стены, и фрески, и иконы, и публика, которая слышала эти молитвы и понимает их содержание.
И возникает то, что невозможно передать ни через телекамеру, ни при помощи радио, ни рассказом. Оно возникает или нет – это молитвенное состояние, когда если есть помощь ОТТУДА, то она есть… Может ее и не быть.
Обычно очень трудно в 10 вечера закончить концерт и петь днем следующий… Ведь практически после каждого концерта выспаться не удается: идет анализ ошибок, мучаешься всю ночь до утра. Хотя если говорить о церковном пении… Я много раз рассказывал корреспондентам: вот после оперы жарко, сильно потел, много пить нельзя, ночью мучаешься… А после православного концерта – упал и как будто умер. Вообще, это факт, в храме чем больше отдаешь, тем больше получаешь!
У Вас была, можно сказать, историческая встреча с Православием. Это же произошло еще в советское время, там надо было с партией как-то разобраться, да?
– Да, дело в том, что я вырос в советской стране, в образцовой советской семье, где все были комсомольцами, коммунистами, и я шел по этой лестнице: как все, был пионером, потом комсомольцем, что было логично, потом меня приняли в партию. Я был членом бюро, секретарем парторганизации, 120 коммунистов у меня было под началом. Для опыта это, между прочим, очень хорошо, это школа жизни! Там ведь тоже были свои плюсы, и моральный кодекс был…
А потом грянуло 1000-летие Крещения Руси…
– Да, так, конечно. Но вообще моя православная жизнь, пожалуй, началась с женитьбы. У меня не было тещи – была вторая мама, она была очень верующей, и у меня истово верующая жена, благодаря им я встал на путь исправления. Это, безусловно, их влияние, потому что в нашем доме не было ни Библии, ни икон – ничего не было. А здесь, в семье жены, все-таки была маленькая икона и дома, и на даче. Потом я приобщился к церковной музыке, выступив на Рождественском фестивале в Москве, в Колонном зале. Это было потрясение, я был ошарашен!
У меня в той программе был один номер, маленькая попевочка, написал ее Соколов, знаменитый народный артист, директор хора московского. Был перерыв, я решил, что домой ездить нерентабельно. Я сидел на репетиции и испытывал шок. Ну просто как пингвина на льдине обморозило! Настолько, что буквально глаза у меня вылезали из орбит от восторга. Пели югославы, болгары, у них такой музыкальный орнамент, четвертоники. А наши когда начали петь! Я не понимал дословно, что происходит, но был потрясен. И вот с этого дня начал потихоньку исполнять церковные, православные песнопения.
С хором Московского ВООПИК, общества охраны памятников и культуры, у меня был концерт в двух отделениях. Надо сказать, что это был выходной день театра, но при этом был аншлаг. После первой же вещи можно было сказать: «Концерт окончен». Все встали, я начал бисировать. И уже к седьмой вещи я все произведения спел по два раза. Но я не об этом хочу рассказать… Вдруг театр завалили письмами. Люди писали: «Как радостно, что православная музыка звучит. Будьте добры, дайте нам Маторина!». И вот 15 мая, когда все нормальные люди отдыхают на речке, на рыбалке, в саду, на даче, мне вдруг дают концерт. Мы его повторяем – и снова с таким же эффектом. Вот так это все начиналось.
Для меня церковное пение – это что-то особое. Когда я пою в храме, мне кажется, получается то, что невозможно рассказать никакими словами. В воздухе появляется что-то такое… Благодать, наверное. И это помогает артисту не волноваться и петь на все сто, и публика включается в эту красоту, мелодичность горячего православного слова.
Вы много занимаетесь благотворительностью, основали Фонд возрождения культуры и традиций малых городов Руси. А нет такого соблазна – себе, себе? Все-таки дети, внуки… Сколько людей сейчас сделали свой талант средством обогащения!
– Знаете, сейчас многие настроены на мещанский образ жизни. Если машины – то не одна, а две-три, сапоги – не одна пара, а три, ну, и так далее… Мне радостно, что мой ближайший друг, руководитель и главный критик – моя жена – не была никогда ни алчной, ни скупой. Мы себе купили всё то, что нужно нормальному человеку. Мы мечтали, когда были студентами, чтобы у нас была квартира, пианино в квартире, машинка какая-нибудь, дачка. У нас всё это есть, и мы как-то вдруг поняли, что с собой же на тот свет ничего не возьмешь!
Занимаясь благотворительностью, мы приобщились делу купцов Бахрушиных. Уроженцы Зарайска, они столько сделали вложений в Москву! Они почетные граждане города. Известный Театральный музей напротив Павелецкого вокзала в Москве, Бахрушинский, больница (сейчас она больница имени Остроумова, а была Бахрушинская)… Ими ведь двигала та самая идея, что с собой в могилу ничего не заберешь, надо оставить людям. Когда проводится Бахрушинский фестиваль, всегда об этом вспоминаю. Вот люди: были богаты, но не прогуляли, не пропили, в парижах не проездили, все оставили соотечественникам. Что может быть лучше, чем такая память о себе и такое вложение!
Владимир Анатольевич, в Вашем оперном репертуаре – вся знаковая басовая классика. Гремин, Кончак, Мельник, конечно, Иван Сусанин. А еще Борис Годунов… Интересно, как сейчас Вы относитесь к этому герою?
– С детских лет я полюбил эту оперу, когда мальчиком посмотрел ее впервые. Мало того, что богатейший драматический материал Пушкина и музыкальный Мусоргского, но самое главное –идея, которая заложена в этом произведении, что никакая корона царская не стоит ни слезинки, ни кровинки ребенка. Это касательно Бориса, хотя он и замаливал грехи, делал вложения в Лавру, поставил колокольню Ивана Великого, вообще был прогрессивным деятелем.
Но самое главное для меня в этой роли, конечно, с тех пор, как я покрестился, – это религиозное раскаяние Бориса. Замечательна ария «Скорбит душа». Борис как умный человек понимает, что получил то, что не должен был получить никогда, а теперь ответит за всё. История показывает, что каждый последующий руководитель утверждает, что во всём виноват предыдущий…
Вы сочувствуете ему?
– Я ему сочувствую. Он мне симпатичен, потому что он искренне верующий, искренне сомневающийся, он ищет, что же произошло, и, в конце концов, съезжает с катушек. Самая главная тема у него «С горней, неприступной высоты – не за себя молю!». По сути дела, если это в кино снимать – он уже шагает ТУДА… А дальше, когда он кричит «я царь!» – это уже агония. Когда курице отрубают голову, она бежит, куда бежала. Так и Борис – он бегает, падает, кричит, безумствует – это агония. А вот в этот момент просветления – «Господи, не за себя молю, за детей!» – раскрывается широкая, православная его душа.
Беседовала Зинаида ПАРШАГИНА
В основе публикации –
статья в журнале Чувашской митрополии
«Бог и человек»
